Мысленно скомандовал:
«Эмма, стоп. Спасибо, конечно. Но я знаю перевод этой песни. Да и на испанском языке я прекрасно говорю. Помалкивай, пожалуйста, когда я пою. Договорились?»
«Конечно, господин Шульц. Договорились».
«Вот и прекрасно. Спасибо, Эмма».
В комнату заглянула Иришка. Я отметил, что дома моя двоюродная сестра сменила платье на короткий синий халат. Лукина недоверчиво улыбнулась, подошла к пианино: медленно, точно подкрадывалась.
— Василий, это ведь ты сейчас пел? — спросила Иришка.
Она положила руку на корпус пианино, сверху вниз посмотрела мне в лицо.
Я ответил:
— Разумеется, сестрёнка.
Лукина дёрнула головой — ударила себя косичками по плечам.
— Спой что-нибудь ещё, — попросила она.
Я кивнул, занёс над клавишами пианино руки.
«Эмма, в каком году показали в СССР фильм „Девчата“?»
«Премьера фильма „Девчата“ состоялась в Центральном доме кино в Москве седьмого марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года, накануне Международного женского дня».
«Прекрасно».
Я пробежался подушечками пальцев по клавишам — те охотно откликнулись на мои прикосновения. Поднял голову, посмотрел на двоюродную сестру. Заметил, как Иришка снова улыбнулась (она явно узнала мелодию).
— Старый клён, старый клён, — пропел я, — старый клён стучит в стекло…
Я не смотрел на свои пальцы: не сомневался, что они справятся со своей задачей без моего присмотра. Рассматривал лицо своей двоюродной сестры. Заметил, что Иришкины глаза походили на глаза моего младшего сына.
— Отчего, отчего…
Мой баритон звучал легко и уверенно. Я заметил: сейчас при пении совершенно не волновался. Пел спокойно, с удовольствием, как в детстве. Наслаждался звучанием музыки и собственного голоса.
— … От того, что ты идёшь…
Я смотрел на Иришкино лицо — вспоминал, как вот так же рассматривал лица сидевших в зрительном зале людей. Тогда я по взглядам и по улыбкам слушателей понимал, что пою превосходно. Понял я это и сейчас.
— … Снегопад, снегопад…
Моей второй жене нравилось, когда я пел — даже тогда, когда она из-за болезни уже позабыла, кто я такой. Я часто усаживался рядом с её кроватью и наигрывал ей на гитаре мелодии из нашей юности: те, которые я слушал ещё во время жизни в Советском Союзе.
Я исполнял для неё мировую классику: Элвиса, битлов, «The Rolling Stones». Пел и эту песню из её любимого кинофильма «Девчата». Вот только она во время моего пения никогда не смотрела на меня с таким же восторгом и удивлением, как это делала сейчас Иришка.
— … Оттого, что ты мне просто улыбнулся…
Именно из-за отсутствия восторга и обожания на лицах моих слушателей я после службы в Советской армии навсегда вычеркнул пение со сцены из своих жизненных планов. Вычеркнул его вынужденно. Потому что новый «гениальный» голос я «тогда» так и не обрёл.
Я повернул голову и посмотрел на блестевшие за окном сугробы. Зима вдруг показалась мне не столь уж мрачной и холодной. А мысли о пребывании в Кировозаводске сейчас уже не навевали тоску и не тяготили меня, как при моём прошлом проживании здесь.
— … Погляди, погляди…
Сердце в моей груди размеренно отбивало ритм. Пальцы уверенно опускались на холодные клавиши пианино. Голос не срывался, без труда вытягивал высокие ноты. Я прислушивался к нему. Радовался его звучанию, словно возвращению старого друга.
Сообразил, что уже и не помнил, когда я в прошлый раз чувствовал себя таким счастливым. Усомнился, что после похорон сыновей (тогда, в девяносто четвёртом) такое со мной вообще случалось. Я повернул лицо к Иришке, увидел в её глазах влажный блеск.
Пропел финальные слова:
— … Оттого, что кто-то любит гармониста.
Я по всем правилам завершил музыкальную композицию. Выждал, пока музыка стихла. Убрал руки с клавиш, замер с идеально ровной спиной (будто всё ещё чувствовал себя сидящим на сцене перед переполненным зрительным залом).
Взглянул на Иришку и спросил:
— Как тебе мой новый голос, сестрёнка?
Лукина вздрогнула — будто я своим вопросом вывел её из транса.
Она шумно вздохнула. Дёрнула головой — тряхнула косичками.
— Вася, я не понимаю, почему ты ругал свой голос? — спросила она. — Да, он уже не такой, как раньше. В детстве ты пел по-другому. Но так и что? Это же было давным-давно!
Лукина пожала плечами.
— Василий, ты уже не ребёнок. Теперь ты взрослый мужчина. Было бы странно, если бы ты всё ещё пел дискантом. Сейчас у тебя вполне приличный лирический баритон. Вот, смотри…
Иришка показала мне свою руку и сообщила: