Движимый желанием, по мере своих сил, помешать осуществлению этого замысла, мсьё Саша Гитри поспешил вернуться в Париж, и там в течение четырёх лет он продолжал заниматься защитой нашего драматического искусства, играя или способствуя постановке комедий и прокату фильмов, автором которых он был.
Все его постановки получили самый благоприятный приём, и успехи, которых он добился, не несли и оттенка недоверия со стороны зрителей. Это привело его к убеждению, что как на литературном, так и на национальном уровне его творчество было одобрено мнением общественности и что, таким образом, он добросовестно выполнил возложенную на себя предупредительную (профилактическую) миссию.
Однако, внезапно, на следующий день после Освобождения он был обвинён в сотрудничестве с врагом, арестован французскими внутренними войсками и заключён в лагерь Дранси.
Только французское радио в Лондоне («Radio Londres») в течение нескольких месяцев предсказывало такой печальный исход.
Значительная часть обвинений в то время были, конечно, тяжёлыми, но при объективном рассмотрении неточными, многозначными и натянутыми, схожими только анонимностью происхождения.
В этом отношении документы, приобщённые к делу, имеют большое значение; в регистрационной карточке въезда в лагерь Дранси, относящейся к Саша Гитри, есть следующая запись: «Причина ареста: неизвестна».
Более наглядным является захватывающий документ судебной системы — бюллетень Комиссии по сортировке, сформулированный следующим образом: «Представляется необходимым провести расследование для уточнения различных аспектов его сотрудничества (статьи, обеды и т. д.)».
Что означает, что у писателя не было других обвинителей, кроме людской молвы, слухов, исходивших из самой его известности, и распространяемых, без сомнения, многими его коллегами или менее талантливыми актёрами, чьи злоба и зависть смешались в этом невидимом хоре.
Вот почему Следствие, стремящееся не оставлять ничего в тени, но пренебрегая обстоятельствами, не поддающимися реальной проверке, занято поисками свидетельств совершения обвиняемым действий, противоречащих интересам Франции в его литературной или политической деятельности, либо связанных с его личными отношениями с оккупационными властями.
Получив в июле 1940 года разрешение на открытие театра «Мадлен», мсьё Саша Гитри начал спектаклем «Пастер». Эта пьеса, трогательно возвеличивающая французского гения, казалась ему наиболее подходящей для поднятия нашего престижа, ослабленного военным поражением. За ней последовали «Флоранс», «Людовик XI», «Да здравствует император!», «Дамы, не слушайте» и другие. В каждой из этих комедий, которым рукоплескали на протяжении многих месяцев, нет ни одной реплики, в которой присутствовал бы, пусть даже косвенный или отдалённо напоминающий призыв к франко-германскому сотрудничеству, и это неудивительно, так как этот писатель ещё до войны отказался от выгодных предложений поставить в Германии любую из написанных им 114 пьес.
Некоторые отрывки из его комедий кажутся почти вызовом, брошенным оккупантам. В роли Пастера он ежевечерне произносит фразу, встречаемую всей публикой аплодисментами: «Дети мои, идёт война с Германией, идите, исполняйте свой долг. Что касается меня, то я слишком стар, чтобы следовать за вами, но я буду работать на Францию». Более завуалированные намёки на современные события ускользали от немецкой цензуры, но иногда она действовала жёстко. Так была запрещена комедия «Мой августейший дедушка» — настоящий памфлет о расовых законах, в которой высмеивался поиск еврейской крови в родословной. Такое же решение было принято и в отношении мюзикла «Последний трубадур». В деле, касающемся этого произведения, оставленном немцами в «управлении пропаганды», в ответ на запрос мсьё Саша Гитри о выдаче визы от 24 июля 1943 года, была обнаружена докладная записка немецкого офицера-цензора следующего содержания: «Саша Гитри недавно звонил мсьё Ренетуру (Renaitour) и предложил ему свою пьесу "Последний трубадур" для театра "Эдуарда VII", но, поскольку после "Вольноотпущенницы (Освобождённой)" ("L’Affranchie") никакая новая пьеса не может быть поставлена, он должен её переписать. На мой взгляд, пьеса Саша Гитри — это то, что нужно голлистам. Слово "оккупанты" будет относиться только к нам. 10 ноября 1943 г.»
Подпись: неразборчиво.
---------------------------------
Кажется, нет необходимости подчеркивать важность такого документа, представляющего собой проявление уважения врагом патриотизма драматурга.