— Моё решение уже принято, и я уже дал согласие на это турне!
— Вы можете принять всё что вы хотите, но между вами и мной существует договор, и я не думаю, что вы его забыли. В контракте чётко прописано, что вы можете гастролировать только с моего согласия!
— И?..
— Моего согласия я вам не даю!
— Очень хорошо, я обойдусь и без него!
Дело зайдёт очень далеко, так как Франк откажется вывезти декорации пьесы в Англию. Тогда Саша обратится в суд, выносящий решения по срочным вопросам, и выиграет дело. Внезапно Франк подаёт в суд на Саша, а Саша — на Франка, и оба требуют возмещения ущерба и упущенной выгоды на 2 миллиона!
Гитри в назначенный день отправятся в Англию, играть «Мариэтту», а затем «Моцарта» в Театре Её Величества (His Majesty’s Theatre) с 3 июня по 13 июля.
Когда супруги живут в Париже, они держат большое хозяйство. Не менее шести слуг присматривают за домом на Элизе Реклю (не считая работающих в Кап-д'Ай). Кроме того Саша заручился услугами друга детства Поля Дюфрени (Paul Dufrény) в качестве секретаря. Это не помешает ему «украсть» летом 1929 года мадам Шуазель из агентства «Компэр» (предложив ей на 400 франков в месяц больше). Таким образом, он обеспечил себе домашнего сотрудника, способного перепечатывать его рукописи (она была одной из первых дипломированных стенографисток-машинисток) и профессионально вести дела и архивы. Фернанда Шуазель в восторге от этого предложения и становится его личным секретарём. Удовлетворённый её работой, он присваивает ей титул «баронесса де Шуазель». Она дольше кого бы то ни было была рядом с Саша Гитри — 19 лет. В маленьком блокноте она записывает свои впечатления о человеке, которого заново открыла для себя, и о знаменитой супружеской паре, о которой так много говорили в Париже: «Именно тогда я поняла, какой он чудесный актёр, который играл всегда, в каждый момент своей жизни. Его мечтой, и он часто говорил мне об этом, было иметь домашний театр. Тогда он мог бы играть сразу, как только проснётся, а вечером спокойно ложиться спать. Он не шутил, когда говорил мне об этом. Он искренне хотел этого.
Ивонн Прентан позволяла себе жить, одновременно соблюдая все условности, которыми Саша её ограничил. Потому что даже дома он хотел контролировать всё. В этом доме, от подвала до чердака, всё было расписано им до мелочей, и я сомневаюсь, что это могло измениться. Он писал пьесы, принимал гостей, беспокоился о цене лука-порея, выбирал своего мясника, своего торговца фруктами так же как и занимался режиссурой в театре... и никто не мог ввести его в заблуждение. Ему удавалось думать о нескольких делах одновременно и находить для них решения в один и тот же момент.
У него не была сооружена сцена в галерее, но весь дом был его театром, и у него был исключительно острый хозяйский взгляд. Например, простое посещение погреба, а он замечал, что запас шампанского неестественно сократился...»
7 октября, в окончательно готовом театре «Пигаль», Саша и Ивонн смогут заняться генеральной репетицией «Историй Франции». Антуан, которого обвинили в том, что он слишком много заплатил семейству Гитри, был освобождён от своих директорских обязанностей и покинул театр в начале лета. Новый директор, Филипп де Ротшильд (Philippe de Rothschild), сын владельца театра, сменивший его на этом посту, поддержал Гитри, сохранив те же гонорары.
Публика, приглашённая на этот вечер, наглядно демонстрировала снобизм, что не могло не удивить Фернанду Шуазель: «Особая публика, специально подобранная. Реагировала на всё очень сухо, аплодировала только блеску драгоценностей и показной роскоши нарядов от именитых кутюрье. Интеллигентная аудитория тоже была сдержанна.
Я хотела увидеться с патроном в его гримёрке. Он смотрел сквозь меня:
— Блестяще, но не совсем так, как мне хотелось. Вообще-то мне всё равно... но другие, что меня окружают, им необходимо больше поддержки. И эта напыщенность... чопорность! Кстати, они немного дуются на меня, они мне завидуют... Им бы хотелось, чтобы этот театр открыл кто-то постарше... Плевать...»
И Саша признался другу, присутствовавшему там:
— Когда я вышел на сцену, я почувствовал кругом такую враждебность, что мой страх улетучился, и мне стало интересно, не простудится ли Ивонн от такой прохладной атмосферы.
Такое отсутствие энтузиазма у публики, вероятно, объясняется тем, что Саша с некоторой лёгкостью отнёсся к трактовке истории Франции, желая организовать это путешествие в прошлое с помощью маленьких... историй. Морис Ростан (Maurice Rostand), сын его друга Эдмона, поэт, писатель и свободный хроникёр, довольно проницательный из свидетелей: «Он, дерзкий, смелый разрушитель шаблонов, анфан террибль, он рассматривает исторических персонажей как образы с лубочных картинок! Ни один человек не отличается той неподражаемой оригинальностью, которая является одним из богатств его правдивого театра, и, возможно, именно это мешает Саша, когда он затрагивает подобные темы, оставаться самим собой — у него не хватает духу. Глубокий анархист по части чувств, невероятный психолог, даже когда он притворяется просто обаятельным, как только дело касается великих деятелей истории, он снова становится трогательным кандидатом на получение свидетельства об образовании».