========== I won’t say I’m in love ==========
Коннор подошел, глянул на его кислую рожу и спросил, не утруждая себя экивоками:
— Что, тебя опять отшили?
— Ага,— хрипло отозвался Гэвин и непроизвольно облизнул нижнюю губу. — Отшили.
Он потер ладонями запястья и оперся локтями об ограду.
В том, что его отшивали, Коннор не сомневался. Никогда, блядь, не ставил под сомнение это короткое и лживое «меня продинамили, давай поебемся?» Коннор не лез в его дела, может, верил ему на слово, может, считал, что у него настолько нет обаяния, что никто его не хочет.
В очередной раз сделай несчастное лицо и скажи, что не с кем потрахаться, а хочется аж чешется, и, может быть, это прокатит. Если звезды сойдутся и Коннору тоже будет хотеться.
У него талант — думал Гэвин, хлопая по карманам куртки — подслушивать вещи, которые меняют его жизнь к лучшему, и подсматривать вещи, которые ломают его жизнь нахуй.
Он пару раз щелкнул зажигалкой, потом затянулся. Спросил, глядя вперёд невидящим взглядом:
— Не хочешь? Ну.
— Что, — насмешливо спросил Коннор, — перепихнуться?
Гэвин пожал плечами, пытаясь всем видом показать, что ему-то что, и вообще, ты сам это сказал.
Коннор помолчал, как будто задумавшись, а потом сказал просто:
— Хочу.
У него никогда не было гэвиновых проблем с вербализацией желаний. По крайней мере, таких, о которых Гэвин бы знал.
Он щелчком отбросил недокуренную сигарету и придавил её пяткой, пытаясь не чувствовать жалости ни к ней, ни к себе.
— Ну пошли тогда, чего.
***
Они ввалились в подсобку, на втором этаже, у кухонных помещений.
Не подсобка, а шкаф. Голая лампочка в патроне не зафиксирована даже, болтается, если случайно задеть.
Они стояли впритык, где-то в икру ему упиралось пластиковое ведро. Если бы у Гэвина была клаустрофобия, ему стало бы паршиво, но клаустрофобии у него не было. Будь благословенно, небо, за твои маленькие дары. Потому что крупных от тебя никогда не дождаться.
Как бы еще не сдохнуть тут от пыли.
Коннор выдернул где-то у себя из-за спины швабру с тряпичным, волосатым набалдашником и, цепляясь за Гэвина локтями и коленями, развернулся к нему спиной и подпер ею ручку. Проверил — нет, не открывается, и так же неловко развернулся обратно.
Тоже мне, мастер-охотник-убийца. Гэвин чуть не выдохнул: скажу Андерсону, какой ты ловкий, он засмеет — но вовремя прикусил язык и проглотил все слова до последнего.
Нет, не надо, не сейчас.
Если дверь заклинит и они не смогут выбраться, они тут умрут — вдруг подумал Гэвин. Просто задохнутся, как идиоты.
— Ну?
Коннор нетерпеливо выдохнул, и под его дыханием кожа у Гэвина на горле пошла мурашками — так близко они стояли.
— Сейчас, подожди, — он потянул с себя куртку, застревая локтями в рукавах, и дал ей сползти с плеч на пол — и наполовину в пустое пластиковое ведро. Он быстро глянул себе на грудь — футболка была несвежая, но у Коннора была такая же, так что он задвинул неуместное стеснение подальше.
Руки у него совсем не тряслись.
Толком они никогда не раздевались, расстегнутых ширинок и приспущенных джинс всегда хватало. Может, только тогда, летом — но думать о лете не хотелось. Коннор тогда слегка загорел и был ещё ужаснее, чем всегда, Гэвин был уверен, что он сгорит в первый же день под солнцем, но нет.
Хватит.
Он протянулся к чужой ширинке, задрал футболку — она тут же свалилась обратно, так что он придержал её одной рукой, чтобы не мешала, а другой попытался справиться с пуговицей, стащить джинсы, вместе с брифами с бедер.
Мазнул пальцами по животу — считай, случайно. Пожалуйста, считай, что случайно.
Коннор запоздало протянул руки к его поясу и сам сказал:
— Да что ты копаешься?
Гэвин видел больше, чем должен был. Ему бы хорошо жилось, нормально, без всего этого. Без вот этого всего. Без… Меньше знаешь — крепче спишь.
Коннор вынул его мягкий член из белья, и Гэвин втянул воздух сквозь зубы, когда чужие пальцы зацепили головку. Не дал обхватить себя ладонью, предупреждающе хлопнул по руке, а вопросительно поднявшимся бровям сказал:
— Дай я сам.
Коннор безразлично пожал плечами, как знаешь, мол, как хочешь, как…
Сплюнуть, когда в горле Сахара от дурацких мыслей, не так уж просто, как хотелось бы.
— Ну сейчас, сейчас, — он сделал неловкий шаг, почти прижался вплотную и обхватил влажной ладонью их члены, двинул на пробу, выбирая удобный угол — в этом гробу все равно не развернешься, зачем они продолжают сюда приходить? Дальше — проще, скорей бы накрыло, скорей бы перестать думать.
Скорей бы…
Коннор закрыл глаза, облизнул губы — Гэвин не должен был этого видеть, у Коннора на лице лежала тень, но он все равно увидел — и спросил:
— Быстрее можешь? — обязательно ему нужно было закрыть глаза, да?
Гэвин кивнул и ускорился. Ну прости, что тебе медленно, ну прости, что все не так, все не то, и ладонь у него недостаточно широкая и недостаточно старая.
Ну прости.
Вещи, подсмотренные случайно, не приносили Гэвину ни покоя, ни радости. А только то ли крушение его и без того бессмысленных надежд, то ли моар идей, на что бы подрочить в уголке.
Ну почему он-то? Ну почему?
Это была драма — как в плохом хорошем кино. Чтобы неожиданный поцелуй и ноги в кроссовках, на цыпочках, и мягкое касание — и чтобы был шок на другом лице. Чтобы один мягко подавался вперёд, а другой пятился и пятился от него.
Чтобы один смотрел ожидающе и влюбленно, а другой матерился на выдохе, с чувством, сдавленным горлом, еле-еле не срываясь на крик. Молчал. Матерился снова, отталкивая руки — и эти руки послушно позволяли себя оттолкнуть, но их обладатель не отступал. Не хотел слышать: «нет».
Драма в безлюдном коридоре.
Засосал вчера Коннор Хэнка, чего уж тут.
Гэвин чуть сбавил ритм, кажется, началось — вот-вот, сейчас. Нет, все еще недостаточно.
Ему хотелось положить свободную руку Коннору на поясницу и прижать его к себе — они и так чуть ли не сталкивались лбами, но Гэвин хотел его ближе, хотел вжать его в себя. Руки у Коннора висели плетьми, и если бы он не подрагивал, не дышал тяжело и не дрожал ресницами, Гэвин бы засомневался, что его рука на конноровом члене вообще хоть как-то на него влияет.
Коннор с Хэнком разругались — громко и некрасиво. И если бы Гэвин был человеком погнилее, он бы радовался. Он и радовался, немного, он себе позволил порадоваться немного — потому что знал, что все зря.
А Хэнк сдастся.
Конечно, он сдастся, он же не полный идиот, на него же смотрят влажными глазами и приоткрывают губы перед тем, как качнуться вперёд.
Как не сдаться, когда тебе приносят себя на тарелочке с голубой каемочкой? Бери и пользуйся. Даже хуже: бери и люби.
Кем хотите, говорит, буду.
Так тебе и надо, старый пидор. Вот так и привязывайся к растущим детям, чтоб они сначала в росте тебя догнали, а потом догнали настолько, что захотели засосать.
От следующего толчка его скрутило — ещё не оргазм, но близко. Он качнулся вперёд, не думая, привалился щекой к чужой щеке, нащупал губы. Коннор растопыренной ладонью оттолкнул его лицо – и ладонь не убрал:
— Эй, это все ещё я, забыл? Целовать меня не надо.
— Прости, — прохрипел Гэвин и тут же чуть вывернулся, прижался губами к этой ладони.
— Гэвин. — Коннор звучал осуждающие, по-родительски. Нет, плохая ассоциация, исчезни: — Гэвин.
Это был очень плохой голос, и он делал с Гэвином ужасные вещи. Он шумно вдохнул носом и облизал мягкую складку между чужими пальцами, средним и безымянным — Коннор отдернул руку.
Чёрт бы тебя побрал, Коннор, с твоими нездоровыми привязанностями. (А твои что, здоровые, хочешь сказать?)
Хоть бы в следующий раз не наткнуться на них в коридоре, потому что что-то подсказывало Гэвину, что в следующий раз Коннор перед Хэнком уже будет стоять на коленях. И что-то Гэвину подсказывало, что вида этого он не переживёт. Но для начала, в любом случае, он устроит скандал и отвратительную драку, отвратительный скандал и отврати…