Гэвину конечно было похер. Но два раза подряд.
Он вдруг подумал, что в один спальник они теперь, наверное, не влезли бы. Жаль.
— Чего тебе нужно?
Гэвин буквально заставил себя прикусить язык на мгновение. Потом сказал:
— Призрак твоего ужина в моем животе заставил меня прийти. Он страдает, что ты его не съел, у-у-у-у-у, как жестоко это было. Теперь он будет преследовать тебя, пока я от него не избавлюсь. Завтра, наверное.
— Не смешно.
— Конечно, не смешно, он же страдает. И я страдаю, — он запнулся, нет, не смей, говори дальше, нельзя оборвать так, — у меня от него желудок крутит. Если я тут буду лежать и пердеть — это все твоя вина.
Коннор молчал долго, перед тем как сказать:
— Что бы ты сейчас ни пытался сделать, мне это не нужно.
Гэвина обдало холодом.
— А?
— Мне не нужны твои утешения.
Ледяной кулак сжался в животе. Йей всем сомнениям, йей страху, что его погонят отсюда ссаными тряпками.
— Пфф, утешения? Утешения, блт, кто говорит об утешениях?
Коннор молчал, и Гэвин тихо добавил:
— Блт.
— Что?
— Ничего, — он сжал ладонь у него на футболке. — Хочешь, я лягу поверх одеяла?
— В смысле?
— В смысле, — Гэвин повёл руками, — подвинусь ближе.
Молчание.
— С какой стати?
— Просто так. Холодно. На твоё одеяло я не претендую.
Коннор повёл плечом и сказал:
— Ладно.
Ладно, что я не претендую на твоё одеяло?
Гэвин подавил внутри одновременно волну глупой радости и разочарования. Но это его дело, что он сам не смог просто спросить «можно я тебя обниму»? Вербализируй, Гэвин, может, из этого когда-нибудь что-нибудь получится.
Он подтянулся ближе на локте, приобнял Коннора одной рукой, пока его другая рука осталась зажата между ними — хороший якорь, чтобы лежать близко, но не слишком близко. Незапланированных стояков им тут не нужно.
Он выдохнул в одеяло, колючее и синее. Так было ещё теплее.
Коннор сказал:
— Тебя никто не просил до меня дотрагиваться.
— Ага,— ответил Гэвин и спрятал нос у него на плече, а потом добавил: — но по крайней мере, целовать я тебя не собираюсь, доволен?
Коннор ответил:
— Да.
— Ну вот и отлично, — услышать это короткое «да» было чуть больнее, чем он надеялся. Когда его собственный шум крови немного поутих, и думать стало чуть легче, он понял, что чувствует чужое сердцебиение — сразу в нескольких местах — на горле, на груди — и от этого ему хотелось сжать Коннора крепче. Он бы не подпустил Гэвина к себе, если бы ему не было по-настоящему хуево, да?
Гэвин зажмурился и прошептал Коннору в затылок:
— Хочешь что-нибудь сказать? — и еще пару секунд сердце билось у него в горле.
— Например?
— Не знаю. Что-нибудь.
Что-нибудь всратое, чего ты никому никогда не говорил. Я же свободные уши.
— У меня нога затекла.
Гэвин громко фыркнул ему в волосы.
— Поздравляю.
Они помолчали.
Гэвин лежал щекой у него на плече и вдруг подумал про Карла, про иерихонцев, про Андерсона — и сказал себе: они все могут взять и коллективно пойти сосать жопу, потому что вот это, сейчас — оно только гэвиново.
Он закрыл глаза.
Коннор сказал:
— Я не буду больше заниматься с тобой сексом.
Гэвин моргнул.
Потом моргнул еще раз, чтобы убедиться, что он все ещё не спит.
Если бы это был кто-то другой, Гэвин решил бы, что над ним издеваются, но это был Коннор — и это вполне звучало, как что-то, что он мог сказать всерьез.
Гэвин спросил, пытаясь звучать ехидно:
— Что, даже если очень прижмет? — он не уточнил кому — Коннору? Гэвину? Им обоим?
— Да. Я хотел, чтобы ты был в курсе.
Гэвин хмыкнул:
— Ладно.
Его душило подступающее из горла, и он боялся, что вот сейчас оно польется через край потоком совершенно омерзительных обвинений. Он сконцентрировался на своих ладонях. На тепле чужой спины. На его запахе. Это не слишком помогло, Гэвина мутило.
— Мне нужно было сказать раньше.
— Да уж.
— У нас завтра дежурство.
— Ага. Что, поменяться хочешь? С кем пойдешь, с Саймоном? С Норт? Она тебя не любит, знаешь ли.
«В отличии от некоторых» — это была настолько смешная мысль, что он прыснул просто Коннору в затылок. И Коннор пошевелился и повернулся к нему лицом. Одеяло смялось, Гэвин совершенно запутался в своих руках, Коннор лежал напротив, ухо прижато к подушке, волосы смялись, выражение лица трудно понять. Слишком близко. Гэвин об этом не просил. По крайней мере, не этой ситуации, не в таких выражениях, не после того, как он сказал, что они больше не будут ебаться.
Черт, блядь, сука, это была такая унизительная лазейка, но теперь и ее у Гэвина больше не было.
— Я сказал, что не собираюсь заниматься с тобой сексом, но это не значит, что я не собираюсь с тобой дежурить.
Он был серьёзен, господи боже. Ну почему у Гэвина все обязательно должно быть так неебически сложно? Он выплюнул, перед тем как решил подумать:
— Чего ты хочешь услышать? Ладно? Ладно?! Так вот ладно! — может быть, думать вообще было не слишком хорошей идеей, лучше все отдавать на откуп языку.
Он вскочил. Сел на кровати, отвернулся, спустил ноги вниз, тяжело дыша.
Блядь, блядь, блядь, как же это было тупо. Какой же он был тупой. Нахера он пришёл вообще?
Коннор сказал негромко:
— Ты бы ему понравился.
— Чего?
Кому, блядь, что ты несешь, господи?
Сердце у Гэвина пропустило удар, когда ему показалось, что он понял. Он повернулся, поджав под себя одну ногу, вцепился в носок пальцами и быстро спросил:
— Другому Коннору?
— Да.
— Почему?
Коннор пожал плечами.
— Это иррациональное чувство.
Они смотрели друг на друга пару секунд. Гэвину хотелось разобрать у Коннора на лице что-нибудь вроде сожаления. Или растерянности. В полумраке трудно было понять, что у него с лицом.
Гэвин медленно, осторожно опустился обратно, и теперь они лежали снова лицом к лицу и смотрели друг на друга, колючее одеяло все еще спутанное между ними. В комнате было жарко и темно. Ему показалось, что это самое время для глупых предложений, или для глупой правды, и Гэвин тихо сказал:
— Я хочу тебя поцеловать.
Он считал, сколько раз сердце успеет удариться о ребра, пока Коннор откроет рот (восемь).
Коннор тихо ответил:
— Я не хочу, чтобы ты меня целовал.
Они просто смотрели друг на друга, пока у Гэвина не заложило уши и не запекли щеки.
Нет, конечно же нет.
Конечно же.
— Я знаю, — Гэвин сглотнул. Не то чтобы у него было припасено много вещей, которые он мог бы сейчас сказать.
Ему хотелось взаимности, ему хотелось ответной реакции, ему хотелось, чтобы Коннор видел его — и хотел его, на постоянной основе, даже в ошеломляюще глупой ситуации, типа тупых необязательных объятий после взаимной дрочки. Тупых необязательных поцелуев. Тупых необязательных прикосновений. Он хотел, чтобы они были тупыми и неловкими вдвоём. Чтобы каждая его кривая попытка влезть в чужую жизнь не натыкалась на стену равнодушия, чтобы каждая его кривая ласка не вызывала сопротивления.
Чёрт, почему все всегда так сложно?
Может, им стоило разбрестись в разные стороны и никогда больше не видеться. Америка огромна, особенно если у тебя нет машины, такой, чтобы была в рабочем состоянии.
Он сказал:
— Отвернись, — и толкнул Коннора в плечо, несильно, фамильярно скорее. Коннор не пошевелился. Его глаза, тёмные и блестящие в полумраке, смотрели внимательно, — Нам нужно выспаться. Ну, знаешь, перед дежурством. Так что давай. На бок.
Коннор смотрел.
— Или знаешь что, если нам уж так не спится нхя, может, не знаю, пойдём покурим?
Жизнь его ничему не учила.