— Коннор!
Коннор босыми пятками прошёлся по его ковру, остановился напротив (Хэнк изо всех сил отводил глаза) и аккуратно опустился на пол, у самых хэнковых коленей.
Хэнк с ужасом ожидал, что вот сейчас он положит щеку ему на бедро — это был бы финиш, полнейший, не подлежавший исправлению финиш — и почти обрадовался, когда Коннор просто потянулся за его ладонью.
— Ты слышишь меня? Сынок? Коннор!
Он должен был встать и взять одной рукой конноровы вещи и кроссовки, старательно задвинутые под кровать, другой рукой взять самого мальчишку за ухо, дотащить до двери, ткнуть вещи-кроссовки ему в грудь и выставить его в коридор в таком виде — и пусть бы добирался до своей комнаты, как знал.
Одна мысль о том, чтобы попытаться встать, вызвала у Хэнка тошноту. Он так смертельно устал. Не мог ведь расчёт Коннора быть именно на это? Не мог ведь?
Он ждал его после двухдневного дежурства. Он подготовился.
Коннор держал его ладонь в своих и сидел так близко, что можно было рассмотреть его сползающие по горлу родинки и кривые прерывистые полукольца рубцов на шее, на плече — Хэнк, откинув голову на спинку (так ему не было видно ничего ниже чужой грудной клетки, его это вполне устраивало), смотрел на эти шрамы и какой-то частью своего отвратительного сознания думал: каково было бы прикоснуться к ним пальцами?
Ему стоило закрыть глаза и сделать вид, что он спит.
— Скажите ещё раз.
— Что?
— Как вы меня назвали, скажите ещё раз.
И как он его назвал?
А.
Хэнк сглотнул, но выдавил полувопросительно:
— Коннор?
— Нет, не так.
Хэнк помолчал.
— Сын?
Коннор поднес его ладонь к своему лицу — у Хэнка во рту пересохло, это все был дурной, отвратный сон — Коннор поцеловал его указательный палец. Хэнк автоматически попытался отдернуть руку, но чужие ладони держали крепко и не отпустили. Коннор был каким угодно, только не беспомощным.
— Что ты делаешь?!
Что ты, блядь, делаешь?!
— Ещё.
— Коннор, какого че…
— Ещё.
— Хватит.
— Ещё.
— Ладно, ладно, сын.
Коннор поцеловал его средний палец, мягко, почти обхватывая губами фалангу. Поцеловал безымянный. То ли попросил, то ли приказал:
— Ещё.
— Сын.
Легко коснулся губами мизинца и снова перецеловал все остальные пальцы.
Это все ещё нормально — быстро сказал себе Хэнк. Все ещё в пределах нормы, все ещё обратимо. Просто сейчас нужно прекратить.
— Пожалуйста, перестань.
Он был старый, он был уставший, но он был не железный.
— Тебе необязательно… Тебе не нужно…
Он замолчал. Что он должен сказать? Он же думал о том, что скажет, думал всю неделю, пока пытался не оставаться с Коннором наедине. У него было время подумать.
— Слушай, то, что ты себе выдумал… Мы все такое выдумывали. Слушай — нет, слушай — я же тебе сказал, тебе восемнадцать, ты не обязан… Какого черта, я же… Ты же…
Слова разбежались, аргументация просела, он хотел звучать убедительно, но на деле просто защищался хрипло и, кажется, разучился заканчивать предложения.
— Вы уверены, что я ваш сын, Хэнк? — спросил Коннор и Хэнк осекся. Он секунду смотрел прямо перед собой в смертельно серьёзное лицо, настолько серьёзное, что нельзя было не почувствовать подъёба. Коннор отвел глаза, а потом снова посмотрел на него и чуточку улыбнулся, уголками губ:
— Насколько я могу судить, с сыновьями таким не занимаются.
Хэнк сглотнул.
— Ты удивишься, какие порядки царят на ю… Эй! Что ты?..
Коннор цапнул его за палец, улыбнулся и лизнул, где цапнул.
… делаешь.
Это, наверное, должно было считаться игривым. Это наверное должно было сойти за прелюдию. Хэнк был без понятия, что думать, а ведь саморефлексия сейчас оказалась бы кстати.
Например, его никто не привязывал к креслу, он сам, по собственной воле сидел и не делал ничего, пока на него смотрели темными глазами, слюнявили ему руку и доказывали?.. Что ему доказывали-то? Надо было сворачивать эти щенячьи игры и гнать Коннора из комнаты сразу же, до того, как он разделся, до того, как полез со своими руками, своими зубами и своим постпубертатным безумием…
Хэнк положил свободную ладонь Коннору на затылок, ладонь сползла на горло, сжимая и бездумно поглаживая. Коннор задержал дыхание, а потом прерывисто выдохнул, красное и горячее нырнуло у него от ключиц к груди — он краснел неровно, пятнами.
— Не бойтесь, — сказал он и закрыл глаза. Его потряхивало. Хэнк почувствовал под пальцами, как от этих слов у Коннора завибрировало горло и дернулся кадык.
— Не бойтесь, вы меня не сломаете.
Чёрт бы тебя побрал. У Хэнка против воли внутренности завязались узлом. Чёрт бы тебя побрал.
У Коннора покраснели щеки, потом начала гореть шея. Он был как пьяный и глаз не открывал.
— Я тебя не хочу, — тихо сказал Хэнк, и сам поразился тому, как беспомощно это прозвучало. Коннор кивнул, не раскрывая глаз. «Я вас услышал, мне все равно», так что ли? Хэнк сжал зубы и, прежде чем себя остановить, нажал на чужое горло сильнее — самую малось.
Скользнул ладонью к шрамам.
Они были старые и белые — прерывистые дорожки на коже, выпуклые на ощупь, как детальки лего. У него было в детстве лего? У него вообще хоть что-то в детстве было?
Какая хуйня. Какая хуйня ебаная.
Коннор извернулся и прижался лицом к его пальцам на своих шрамах, и от его тяжёлого дыхания у Хэнка вспотели ладони.
Он хотел спать, умереть и выпить, и не обязательно в таком порядке. Где и как жил этот ребёнок, что стоило проявить немного участия, и он уже спутал это со всем, с чем можно было спутать?
Потому что он спутал.
Он спутал.
Коннор встал, опираясь на его несчастное колено, как на последнее подспорье, свел хэнковы ноги вместе — давайте, давайте, Хэнк — и умостился сверху. Он был тяжёлый и костлявый и неудобно обхватил его колени бедрами, дернулся механически, но тут же сам себя остановил. Кресло заскрипело несчастно, и Хэнк почувствовал себя этим креслом — в парне все-таки было почти два метра роста.
— Раздавишь же, — сказал Хэнк дурацким, оправдывающимся тоном, отводя глаза, чтобы не смотреть на конноров белый живот в пупырышках гусиной кожи и полувставший член у бедра. Куда отводить глаза, если Коннор — везде, и куда деть руки?
Коннор ссутулился, чтобы смотреть глаза в глаза, и оскалился победно. Радостно. Ладони его лежали теперь у Хэнка на бёдрах, и он не мог думать ни о чем, кроме репетативного: убери, убери.
— Хэнк, — сказал Коннор очень серьёзно. — Поцелуйте меня, пожалуйста.
О, то есть теперь ты просишь?
Хэнку было тяжело дышать. Он положил ладонь Коннору на грудь — так можно было контроливать ситуацию. Например, не позволить парню качнуться вперед, если что. Вряд ли это хоть как-то помогло бы, но иллюзия контроля была приятной.
Чужое горячее дыхание мешало думать здраво. Может, это наконец-то уже окажется затянувшейся шуткой, и, пройдя через обязательное в таких случаях унижение, он сможет поспать? Пусть даже здесь, прямо в кресле, если до кровати действительно не доползти.
Коннор глянул на ладонь на своей груди, потом снова на него и попросил:
— Пожалуйста.
Это было нечестно, так ужасно нечестно. Малыш закроет свой гештальт и двинется дальше, а ему жить потом с этим старым, разбитым сердцем. Господи, какая жалкая, пафосная хуйня. Человек всего лишь хочет поебаться. Подрочишь ему — и можно баиньки.
Если бы проблема была в этом.
— Хэнк.
Он ответил устало:
— Я хочу спать, — это была правда, он умирал от желания вырубиться.
Тогда Коннор качнулся вперёд, прижался губами к его виску и прошептал:
— Ну так поцелуйте меня на ночь.
Хэнк обмер.
Он сидел неподвижно несколько бесконечно долгих секунд, а потом сипло сказал:
— Убирайся.
Наверное этого хватило, Коннор вдруг отодвинулся и моргнул.