Иногда они дежурили вместе, когда Коннор подрос достаточно, чтобы его отпускали на дежурства. Иногда им выпадало вместе готовить в кухне. Иногда Хэнк притаскивал ему что-то бессмысленное из похода за стены — что-нибудь, что мальчишка-подросток может найти интересным, скорее всего каждый раз промахивался, но Коннор всегда его благодарил, со своими спокойными интонациями консультанта Орифлейм, от которых сейчас почти ничего не осталось.
Может, в этом было дело? Трудно не сталкиваться друг с другом, когда живёшь в маленьком замкнутом сообществе. Но может вся проблема как раз в дистанции?
Но теперь-то Коннор старательно дистанцию сокращал, наверстывая годы.
Гэвин, с другой стороны, то социализировался яростно, то забивался в какой-нибудь угол, откуда его было ни видно, ни слышно — сидел вечерами на крыше, например — Хэнк знал, но не хотел мешать. Подростки так делают, видимо, прячутся в ямы и курят там.
Он был не в восторге, когда Гэвин начал курить — когда они оба начали курить — но Коннору хотя бы хватало такта делать вид, что ничего не происходит, пока Гэвин, не стесняясь, стрелял у него сигареты. Хэнк не курил уже почти десять лет, но держал у себя пачку, так, на всякий случай.
Даже сейчас он не знал, за которого из этих детей следовало переживать больше.
Господи, уймись, они не твои дети. У тебя нет детей.
По крайней мере, хотя бы Гэвин не признавался ему в глубокой и чистой.
Они так и стояли, когда подошёл Маркус и на маркусово обеспокоенное: «Коннор в порядке?» — Хэнк ответил: «Коннор идёт за курткой наверх, если не хочет отморозить себе яйца. Давай, не кривись» — это звучало достаточно по-отечески? Он хотел, чтобы это звучало по-отечески.
Коннор незаметно потерся носом о его ключицу, прежде чем отступить. Судя по лицу Маркуса, это, возможно, было не настолько незаметно, как Хэнку бы хотелось. До того как запахнуть края куртки, то место, где Коннор к нему прикасался, успел мазнуть холодом ветер. Если Карл в ближайшее время не захочет спросить у него: «Хэнк, какого хуя?» — значит с этим миром что-то не так.
Хэнк не вывернулся тогда и не вывернулся в четверг, в почти пустом коридоре, у карловой двери, где они ждали новостей об излучине.
Коннор сидел на подоконнике, у самого его плеча, и смотрел в сторону, глазами провожая саймонову спину.
Саймон завернул за угол и Коннор быстро обернулся — цапнул Хэнка ладонью за борта куртки, чуть не слетел с подоконника — Хэнк ухватил его за плечо, чтобы он не ебнулся прямо на цементный пол. Коннор, честное слово, улыбнулся, коротко поцеловал его и быстро отвернулся снова, глупо, широко улыбаясь, как будто говоря: «что-то произошло? Нет, ничегошеньки не было». Краснота стремительно заливала его щеки. Хэнк разжал руку и отпустил его плечо.
Маркус кивнул им, проходя мимо. Коннор кивнул в ответ, не прекращая улыбаться.
В пятницу Коннор спросил его за обедом настолько показательно дежурным тоном, что Хэнк насторожился, ещё не успев толком услышать вопрос:
— Вы заняты вечером?
Хэнк нахмурился перед тем, как ответить:
— Ты, блин, знаешь прекрасно, что я сегодня не дежурю, — в расписании это было указанно довольно четко, Коннор не мог не видеть.
— Я ведь не об этом спросил, я спросил, заняты ли вы.
— Нет, счастлив?
Коннор улыбнулся:
— Очень.
Хэнк почувствовал себя так, как будто его щелкнули по носу. Гэвин хмыкнул, не отрываясь от еды.
***
Хэнк пялился в короткостриженный тёмный затылок перед собой, на две крупные родинки над воротником и думал: почему тогда, за обедом, было просто не сказать «нет, я занят»? Почему прямо сейчас не заговорить с кем-нибудь в коридоре и не сцепиться? Драка ведь — отличное отвлечение внимания.
Он не сможет убегать вечно, но вечно ему и не нужно. Просто, какое-то время.
Они остановились перед его, Хэнка, комнатой, и Коннор замер, как будто чего-то ожидая. Как будто Коннор был вампиром, которого нужно было официально пригласить. Хэнк фыркнул.
— Прошу, — сказал он, приоткрыв дверь и демонстративно выставив руку.
Первым, что Коннор сделал, переступив порог его комнаты — потянулся к шнуркам, на ходу развязал их и скинул кроссовки, не церемонясь, один за другим. Хэнк тяжело привалился к косяку плечом и спросил:
— Ты в курсе, что через час ужин?
Коннор даже не обернулся:
— Закройте дверь.
— Ну, конечно же. Как скажешь. Разумеется, — его ядом можно было бы прожигать переборки, жаль, что они не были на космическом корабле.
Коннор, стоя на одной ноге и засовывая шнурки в кроссовок, все-таки наградил его взглядом:
— Пожалуйста, — это был серьёзный взгляд человека, который игнорирует твой сарказм. Хэнк закрыл дверь и спросил:
— Что случилось? — когда нужно было спросить «чего тебе надо?».
Коннор не ответил, вынимая ремень из шлевок, и рутинным движением справа налево ослабляя пряжку.
Вот как.
Хэнк шумно выдохнул, пытаясь вложить в это «пфф» всю свою заебанность, и снова отвернулся — надо же, какая красивая у него дверь.
Объективно привлекательный двадцатилетка заходит к тебе в комнату и сразу тянется к поясу, чтобы стянуть с себя штаны, а ты недоволен. Это, конечно звучит, как начало несмешной шутки, у которой нет панчлайна, но кто знал, что когда-нибудь он окажется внутри этой шутки без панчлайна? Но вот он здесь, надеется, что его оставят в покое все объективно привлекательные двадцатилетки с их кудрявыми макушками и красными щеками.
Спина после прошлого раза болела несколько дней, как постоянное ноющее напоминание — как будто ему вообще нужны были напоминания — и как упрек, как будто ему мало было своих собственных упреков.
Хэнк сказал, разглядывая старые потеки краски на двери:
— Знаешь что? Скоро ужин, нас наверняка хватятся, так что, ради бога, прекращай, и пошли есть.
Он обернулся, чтобы перехватить конноров взгляд — может быть, хоть на этот раз суровое лицо на него подействует — и замер.
— Ч…?
Он не хотел спрашивать, он хотел выйти за порог и закрыть дверь с другой стороны, но только замер на месте — Коннор пошевелил пальцами на вытянутых ногах и спросил:
— Вам нравится? — он подтянул повыше край толстовки: так стало видно кружевные полосы на бедрах. Пальцы были белые, кожа над бортами была белая, у него на ногах были чулки — без пояса, без подвязок, просто чулки, женские, как раньше носили.
Просто — тупо повторил про себя Хэнк. Чёрные. Полупрозрачные. Кружевные.
Коннор провёл ладонью по колену, и Хэнк, проследив за этим движением, завис взглядом у него на ногах: на костлявых коленях, на волосатых икрах, на тёмных носках.
Он тупо спросил:
— Какого хрена? — просто чтобы что-то сказать, в голове у него стало легко и пусто, не голова, фарфоровый шарик. — Зачем?
И откуда? Где-то в подполье Иерихона что, есть цех по производству женского белья? Хэнк с интересом бы на это посмотрел, только чтобы не смотреть… на это. Господи боже.
Коннор пожал плечами. Он был высокий, он был худой и круглолицый — он сидел на кресле и имел наглость пожимать плечами в ответ на вполне разумные вопросы.
Молчание набухло густой каплей. Хэнку хотелось присесть, ему было почти пятьдесят и это была его комната. Серый осенний вечер равнодушно сгущался за окном. Штора висела унылой тряпкой.
Коннор сказал:
— Разве не красиво? Я думал, вы будете рады.
Хэнк переборол первые «да, блядь, конечно», и следующие за ними «конечно красиво» — потому что, конечно, это было красиво, этот нелепый хэллоуинский костюм шлюховатого студента Коннору шел, и это все усложняло в разы — и следующие «почему я должен быть рад? Ну почему?».