И ты хуевый взрослый. Очень хуевый взрослый.
Хэнк поднял руки к своему затылку, нажал Коннору на запястья и с силой потянул их вниз. Он тяжело выдохнул и сказал:
— Ладно, хочешь поговорить — давай поговорим.
Коннор смотрел на него пару секунд, как будто не мог обработать то, что услышал.
— Я не хочу говорить, — он снова улыбался. Может, немного нервно. Потянулся — Хэнк сделал шаг назад.
Стояк недвусмысленно натягивал ткань его брифов, понятно, что он ни о чем другом сейчас думать не мог. Чёрт побери, это были красивые чулки.
Ничего, подождем, от посиневших яиц не умирают. Его половинчатая эрекция тоже должна опасть через пару минут. Нужно дать ей время.
Хэнк сказал:
— Хорошо, но я хочу поговорить.
***
Коннор нетерпеливо дергал ногой, сидя на кровати в одном белье. Та ещё картинка. Хэнк кинул в него футболкой:
— Оденься. Замерзнешь.
Коннор остался сидеть.
— О чем вы хотели поговорить?
— Ладно, посмотрим, — Хэнк сел на кресло и поджал ногу — его пронзило воспоминаниями. Садиться сюда было ой как не лучшей идеей, но больше сесть было просто негде, не на кровать же, — посмотрим.
Он попытался проглотить неуместное: «о твоём поведении».
О нашем поведении?
О нас?
Господи боже.
Он не готовился к этому разговору, черт, он ни к чему из этого не готовился, но пугающая мысль о том, что у него, скорее всего, только одна попытка, не должна была его сейчас затормозить.
Коннор недовольно сказал, перекинув ногу на ногу.
— Вы ведете себя со мной, как будто я ребёнок.
Хэнк раздраженно бросил, не успев себя остановить.
— Это потому что ты ведешь себя, как ребёнок.
Коннор встал в полный рост:
— Я выгляжу как ребёнок?
— Эй! Сядь.
Он остался стоять.
— Господи боже, ты выглядишь, как двадцатилетка в белье, доволен? двадцатилетка с… проблемами.
— У меня нет проблем.
— У тебя есть проблема — ты не понимаешь слова «нет», и у меня есть проблема — я тебе потакаю.
Коннор пожал плечами. Выражение лица у него было не впечатлённое.
— Тебе вот это, — Хэнк махнул рукой на себя, — не нужно.
Коннор протестующие подобрался, возмущение отчётливо читалось у него на лице. Хэнк, тем не менее, продолжил:
— Но ты продолжаешь настаивать.
— Перестаньте решать за меня, что мне чувствовать!
— Очень интересно. Так, может быть, ты перестанешь решать за меня?
— Но я вам нравлюсь! — у него в голосе звучало отчаяние, и на секунду это заставило Хэнка поморщиться. Он фыркнул.
Коннор нахмурил брови. Он смотрел серьёзно, как будто решал задачу, не мог ее решить и злится:
— Нет?
— Я люблю тебя всем своим ебаным сердцем, парень.
Это было совсем не так трудно сказать, как ему раньше казалось. Он хотел бы, правда, чтобы это прозвучало в какой-нибудь другой ситуации.
— Тогда в чем проблема?
Хэнк пожал плечами.
— Но вы не были против, когда…
— Вообще-то был.
Коннор быстро сказал:
— На словах.
Хэнк хмыкнул:
— И это тоже форма отказа, пацан. Господи, я не думал, что придется читать тебе сжвшную лекцию о согласии…
— Не читайте, если не хотите.
Хэнк посмотрел на него долгим взглядом:
— Хочу.
— Вы меня поцеловали.
— А еще я тебе подрочил, извини, окей? — он потер лицо ладонью, и сказал тише: — Нет, серьёзно, извини. Это была хуевая идея. Все это было одной огромной хуевой идеей. И я виноват так же сильно, как и ты.
— Но вы, правда, были не против. Я тоже был не против, я не понимаю проблемы.
— Я не хочу с тобой спать.
— Но я вам нравлюсь?
— Нравишься.
— И вы были не против…
Хэнк расхохотался. Эта закольцованость начинала утомлять.
— Я не понимаю.
— Прости, это бесчувственно сейчас было, я знаю. Слушай, сколько раз я сказал тебе, что это плохая идея?
— В такой точно формулировке?
— Неа, в любой формулировке, которую можно трактовать, как отказ.
— Двенадцать.
Вау.
— Это, не знаю, не натолкнуло тебя ни на что?
— Натолкнуло.
— И?
— Я должен стараться лучше.
Стараться лучше. Конечно. Охуеть просто. Хэнк догадывался, что все плохо, но не догадывался насколько.
— Но ты не должен.
— Что?
— Стараться лучше.
Коннор снова нахмурился.
— Я не понимаю.
Хэнк цокнул языком. Слова нужно было подбирать с умом.
— Это сейчас выстрел в темноту, но у тебя ещё есть какие-нибудь мотивы, чтобы со мной ебаться, кроме, собственно процесса?
Коннор смотрел на него недоверчиво. Потом медленно сказал:
— Поддержание отношений.
Хэнку пришлось моргнуть, как заржавевшей аниматронике.
— В смысле? Нет, стопэ, — он быстро выкинул вперед ладонь, вопрос надо было задавать максимально конкретный. Он попробовал ещё раз: — Какого рода отношений?
— Отношений, подразумевающих двустороннюю симпатию.
Так. Он сейчас говорил не то, что Хэнку казалось, он говорил.
— Ещё раз. Ты хочешь ебаться для поддержания взаимной симпатии.
— Да, — его тон говорил «господи, это же очевидно», Хэнку хотелось смеяться.
Или плакать.
Он тихо сказал:
— Я не перестану тебя любить, если не буду с тобой ебаться.
Коннор молчал некоторое время, а потом недоверчиво спросил:
— Вы уверены?
Какого хуя?
— Какого хуя, конечно же я уверен!
— Но я все равно хочу быть с вами сексуально вовлечен.
Господи боже.
— А я не хочу. И если ты ещё раз скажешь, что «я был не против», я закричу.
— Но я вам по-прежнему нравлюсь?
— Да.
Коннор смотрел сосредоточено.
— Мне нужно подумать.
— Валяй, — он помолчал секунду. — И оденься. Господи боже.
Коннор вдруг сказал без перехода — без явного перехода, по крайней мере:
— Вы спрашивали, боюсь ли я умереть.
— А?
Легче спросить «когда», чем пытаться вспомнить, но он все равно попытался. Когда это? Когда именно и что он ему говорил про смерть? В который раз? В который из ссор и из споров…
— Когда наставили на меня револьвер.
— А?
— На стоянке, в точке встречи, кажется, между Детройтом и Иерихоном. Я предложил показать вам свои шрамы и вы отказались…
А. Тот раз.
— Меня укусили, и вы спросили, боюсь ли я умирать.
Хэнк потер лицо ладонью, опять.
Господи, какой отличный был вопрос. И как истерически смешно было упоминать это сейчас.
Вот сейчас.
Что было тогда? Стоянка, обещанное оружие, труп. Да, они нашли труп, Гэвин испугался и устроил сцену, а потом они всю ночь ждали чего-то. Нет, не чего-то, они ждали определенности.
Очень длинная была ночь.
Оказывается, он почему-то помнил больше, чем стоило — тогда спать снаружи еще можно было, не рискуя замерзнуть насмерть, все было лучше, чем спать рядом с трупом. И они ободрали сторожку, развели костёр и устроились. Гэвин все еще очень боялся, Коннор вел себя как ни в чем ни бывало, а ему нужно было держать себя в руках и ждать. Черт побери, как долго пришлось ждать.
Он держал оружие наготове — на случай если Светляки его таки наебали, или ошиблись — страшно хотелось курить впервые за пару лет, и все это так сильно напоминало ему времечко, когда эпидемия только началась, что он в ужасе пытался не выпадать во флэшбеки.
Укушенный человек сидит рядом с тобой, все ещё в сознании — и ты не можешь понять происходит что-то, уже произошло, или ты сидишь в такой яме отрицания, что специально не замечаешь изменений.
Это было чересчур знакомо.
Слово за слово и вот он уже держал палец на спусковом крючке и думал, что сможет выстрелить — не самое непривычное чувство для того времени, для этого времени.