Андре… Как тщательно подготовился он к смерти. Аккуратно заклеил лентой окна и двери, по углам еще раз проклеил наискосок — для верности. Не оставил ни единой щелочки. Ювелирная работа. Потом выключил электричество и открыл газ. Когда мы вошли, он лежал, сложив руки на груди, и зеленоватая пена виднелась в уголках рта; тяжелые веки навсегда скрыли его черный далекий снисходительный взгляд — он словно смотрел на нас уже из иного мира, ведь мы, вечно возбужденные, вечно стремившиеся куда-то, жаждущие новых впечатлений, вызывали у него не только удивление, но, пожалуй, и разочарование. Ни письма, ни слова прощания. Ушел незаметно, безмолвно. Вот такой же была и его живопись. И вся его жизнь. Мы были очень молоды, когда смерть отняла у нас друга, это случилось с нами впервые, и, словно заключив негласный договор, мы никогда больше не говорили об Андре. Как потом мы избегали упоминать имя Джеффа, который, кстати, был твоим лучшим другом, Матье. Вы вместе воевали под Бир-Хакеймом. Теперь-то мы знали бы, что ответить на его страстные призывы… Но, увы, слишком поздно! Целыми ночами сидели мы с тобой у его изголовья, почти не смея дышать, — вначале в его комнате, потом в больнице. Бир-Хакейм, героические подвиги… Джефф стал пленником легенды, и теперь его обуревали страсти, разобраться в которых у нас не было ни времени, ни желания. Вернувшись к мирной жизни, он почувствовал себя лишним, не сумел к ней приспособиться. Так же как не мог он привыкнуть к гражданской одежде. Но почему же он не поехал в Индокитай, почему не остался на сверхсрочную… Он все смотрел на свои руки, бесполезные, ненужные… Бежать с автоматом в руках, стрелять — только это он и умел… По ночам его мучили кошмары: «Стрелять! Стрелять!..» Видимо, теперь мы смогли бы лучше понять его. «Поймите же меня», — повторял он всю ночь. Навязчивая идея… Теперь, мне кажется, я знаю наконец, что он хотел сказать. Дело было не только в том, что мы не понимали его.
Потом наступила очередь Клода. Авиационная катастрофа. Никому никогда и в голову не пришло бы, что он может умереть. В нем было столько душевного тепла, и мы все так нуждались в этом тепле! Клод был всегда рядом, внимательный, уравновешенный, спокойный. Много веселых вечеров провели мы вместе. Танцевали, пили. Клод был всегда очень галантен, очень предупредителен, это было у него в крови… В один из таких вечеров Мадлен сказала мне: «Я очень несчастна…» Как назывался тот кабачок?.. Ты, конечно, тоже не помнишь… После смерти Клода Мадлен никогда больше не принимала участия в наших вечерах, никогда не приходила туда. Наверное, более несчастной, чем в тот вечер, она не была никогда. Она чувствовала себя несчастной настолько, что не могла больше сдерживаться, не могла молчать… В этом смысле горе похоже на счастье: счастье, которое ты испытал впервые — беспредельное, огромное счастье, — никогда не повторится снова с такою же силой…
Мы с тобой растеряли по дороге стольких людей… Но самым страшным было то, как ты оттолкнул от себя Сержа — с такою хитростью, с таким коварством, — я даже не предполагала, что ты способен на подобные вещи… Ты понял, что скоро наступит момент, когда он уже не будет представлять для тебя никакого интереса, и ты порвал с ним. Вовсе не потому, что он влюбился в меня… а может, в тебя или, скорее всего, в нас обоих — ведь мы были тогда прекрасной парой. Это был разрыв преднамеренный, тщательно подготовленный и продуманный. Ты тогда уже научился довольно бойко говорить по-русски… Серж… Он был похож на человека, который только что вышел из гетто. Большие черные глаза, темные волосы, худое лицо и этот молчаливый, страстный призыв во взгляде: «Любите меня!» Такой страстный, такой отчаянный, что хотелось бежать. Мы много месяцев жили втроем в маленькой квартирке, состоявшей из двух комнат и кухни. Вы оба были необходимы мне — один причинял мне страдания, и словно в отместку за это я заставляла страдать другого.
Из глубины зала гарсон подает Матье знак, что есть свободный столик. Они с трудом прокладывают себе путь среди танцующих пар и беспорядочно раздвинутых кресел. В зале довольно темно, и в этом полумраке лишь угадываются силуэты людей, которые сидят, запрокинув голову на спинку дивана.