— Меня зовут Анна Павловна, я ваша учительница, — сказала тетя с приветливым голосом и, о чем-то переговорив с Глафирой Николаевной, исчезла в открытых дверях.
Мы по четыре человека стали входить в столовую. Глафира Николаевна и учительница Анна Павловна показывали нам наши места. Мне с Мишкой достался второй от края стол. Напротив нас поместились еще два мальчика.
Завтрак состоял из горячей котлеты с макаронами, белого хлеба с маслом и стакана сладкого чая. У нас в Шоноше с белым хлебом в то время было туго, и я, как только Глафира Николаевна объяснила, где что лежит, и позволила приступить к еде, немедленно набросился на хлеб.
— Как тебя зовут? — вдруг раздался над моей головой негромкий голос Анны Павловны.
Я испугался и попал пальцем в масло.
— Я тебя спрашиваю, — мягко сказала учительница, дотрагиваясь до моего плеча.
Не зная, что делать с измазанным пальцем, я еще более оробел и опять не ответил.
— Надо, мальчик, вначале съесть котлету, а потом можно и хлеб с чаем. Правда? — спокойно сказала Анна Павловна.
Она быстро и незаметно вытерла салфеткой мою руку и придвинула тарелку. Получилось это у нее просто и не обидно, совсем как у мамы. И я сразу почувствовал доверие к учительнице.
После завтрака нас опять построили и повели на медицинский осмотр.
В кабинете школьного врача пахло карболкой и йодом. Я еще никогда не был у доктора без мамы и сейчас, вспомнив об этом, с особой силой ощутил свое одиночество. «Зачем меня сюда привезли? Неужели им было плохо со мной дома?» — думал я. Впервые в мою душу запала горькая обида на близких. Я был готов расплакаться, но в этот момент Анна Павловна, коснувшись моей спины, сказала:
— Теперь твоя очередь.
Я постоял на весах, потом у какой-то вертикальной стойки, посидел на стуле, настороженно следя за тем, как доктор пускает в мое лицо яркий лучик света.
— Левый — протез, в правом незначительное светоощущение, — сказал доктор.
Анна Павловна ответила ему: «Хорошо» — и что-то записала; мне было слышно легкое шуршание ее карандаша.
Скоро мы снова стояли, держась за руки, у стены, а когда прозвенел звонок, отправились с Анной Павловной на свой первый урок.
Никогда не забуду охватившего меня волнения, когда мы друг за другом очень осторожно, стараясь не наткнуться на что-нибудь, входили в свой класс. Я понимал, что с этой минуты начинается новая жизнь. Что принесет она мне? С тех пор как я перестал видеть, мною овладела страстная, все возрастающая жажда света, я мечтал о нем, верил в него и невольно оценивал все новое только с той стороны, с какой оно могло приблизить меня к осуществлению заветной мечты.
Когда нас познакомили с расположением столов, проходов между ними и площадки для игр в классной комнате и мы уселись за парты, напоминающие маленькие письменные столики с одной тумбочкой, Анна Павловна начала урок. Ее голос звучал все так же приветливо, ровно, слова казались округлыми, легкими; слушая ее, я сперва следил только за интонацией речи, но постепенно смысл слов увлек меня.
Анна Павловна рассказывала, чем мы будем заниматься в первом классе, как здесь надо вести себя, что мы сможем делать, когда закончим школу. Она объяснила, что любой из нас может со временем стать хорошим рабочим, преподавателем, музыкантом или даже ученым, но для этого надо хорошо учиться и быть дисциплинированным.
К сожалению, она ничего не сказала, будет ли кто-нибудь из нас снова видеть, и это было печально.
Тем не менее, когда закончился второй урок и наступило время обеда, все заметно оживились. За столом мальчик, сидевший справа, спросил меня:
— Как же все-таки тебя зовут?
— Алеша, — ответил я.
— Как? — переспросил голос Мишки.
— Алеша, — повторил я громче.
Все засмеялись: у меня получалось «Олеша» — как прирожденный северянин, я говорил на «о».
— Откуда ты такой чудной? — полюбопытствовал Мишка, когда все утихли.
— Из Шоноши, — сказал я.
Раздался новый взрыв смеха. Это меня обидело. Я помолчал немного, а потом, повернувшись к Мишке, не без вызова заявил, что у меня дома есть противогаз и что я умею играть на гармошке.
— А мне наплевать на твою «гормошку», — передразнивая, сказал Мишка. — Я тебя могу побороть одной рукой.
— Не хвастай.
— Попробуем? — предложил Мишка.
В эту минуту к нашему столу подошла воспитательница и сделала мне замечание. Мальчик справа сказал, что это не я виноват, а Миша, который задирается.
— Он сам задирается, «Олеша», — сказал, снова прыснув от смеха, Мишка.
Я сдержался и до конца обеда больше не проронил ни слова.
При выходе из столовой я стал в пару с мальчиком, сидевшим от меня справа. Он сказал, что его зовут Федей Сухановым и что он москвич. Во время прогулки по двору, куда мы отправились после обеда, Федя по секрету сообщил, что у него есть очки и что он, если захочет, может читать самые крупные буквы в газете. Я мысленно подивился благородству нового товарища, умалчивающего о таких своих достоинствах, и в душе немножко позавидовал ему. Федя, лучше других ориентировавшийся во дворе, сам объяснил мне, где стоит дерево, где начинаются газоны, по которым ходить нельзя, показал закрытые решетчатые ворота.
Перед концом прогулки Анна Павловна зачем-то подозвала к себе Федю. Оставшись один, я опять подошел к воротам. За ними шумел огромный мир. Я слышал шарканье ног прохожих, гудки автомашин, напряженный, беспрестанный гул города. Мне снова стало грустно, что нет со мной мамы, но, вспомнив рассказанное Анной Павловной на уроке, я вдруг ощутил надежду, что когда-нибудь, пусть не скоро, я тоже войду в большой мир. И хотя вопрос, буду ли я снова видеть, по-прежнему оставался неясным, зарождение этой надежды дало мне радость — скромную и пока единственную в тот первый школьный день.