— Попробуем? — предложил Мишка.
В эту минуту к нашему столу подошла воспитательница и сделала мне замечание. Мальчик справа сказал, что это не я виноват, а Миша, который задирается.
— Он сам задирается, «Олеша», — сказал, снова прыснув от смеха, Мишка.
Я сдержался и до конца обеда больше не проронил ни слова.
При выходе из столовой я стал в пару с мальчиком, сидевшим от меня справа. Он сказал, что его зовут Федей Сухановым и что он москвич. Во время прогулки по двору, куда мы отправились после обеда, Федя по секрету сообщил, что у него есть очки и что он, если захочет, может читать самые крупные буквы в газете. Я мысленно подивился благородству нового товарища, умалчивающего о таких своих достоинствах, и в душе немножко позавидовал ему. Федя, лучше других ориентировавшийся во дворе, сам объяснил мне, где стоит дерево, где начинаются газоны, по которым ходить нельзя, показал закрытые решетчатые ворота.
Перед концом прогулки Анна Павловна зачем-то подозвала к себе Федю. Оставшись один, я опять подошел к воротам. За ними шумел огромный мир. Я слышал шарканье ног прохожих, гудки автомашин, напряженный, беспрестанный гул города. Мне снова стало грустно, что нет со мной мамы, но, вспомнив рассказанное Анной Павловной на уроке, я вдруг ощутил надежду, что когда-нибудь, пусть не скоро, я тоже войду в большой мир. И хотя вопрос, буду ли я снова видеть, по-прежнему оставался неясным, зарождение этой надежды дало мне радость — скромную и пока единственную в тот первый школьный день.
Настоящие занятия у нас начались только через три недели. До этого проходил так называемый подготовительный период. Анна Павловна читала нам вслух небольшие рассказы, после чего с ее помощью мы учились выделять в прочитанном предложении слова, а в словах — слоги и звуки. Потом мы познакомились с буквами. Они отличались от обычных печатных букв не только тем, что их можно было осязать руками; каждая из этих новых букв представляла собой определенное сочетание точек или даже одну точку, как буква «А». Познакомились мы и со специальным прибором для письма. Это была металлическая дощечка, состоящая из двух створок, между которыми закладывалась толстая гладкая бумага. На верхней створке имелись маленькие прямоугольные окошечки, по двадцать четыре в ряд и по восемнадцать, если считать сверху вниз; на нижней против каждого окошечка, — по шесть углублений. Писать полагалось справа налево с помощью шильца, или, как здесь говорили, грифеля, которым через окошечки на бумаге накалывались буквы-точки.
На исходе подготовительного периода мы всем классом отправились на экскурсию в уголок Дурова.
Как сейчас помню легкие шаги и молодой добрый голос человека, которого не одно поколение ребят с любовью называло просто «дедушка Дуров». Поздоровавшись с нами, он сказал:
— Очень рад, что вы ко мне пришли. Я вам покажу все, что вы захотите увидеть.
Он так и сказал — «увидеть». Нам было ясно, что дедушка решил не замечать нашего физического недостатка.
Вероятно, это-то по-человечески мудрое отношение к нам большого педагога и помогло мне впоследствии осмыслить одну из сценок, прошедших тогда перед нами, как символ всего тяжелого и нелепого, что было связано с потерей зрения и с чем предстояло бороться.
Среди разных диковинок, показанных нам в уголке (нам разрешали гладить и ощупывать руками некоторых животных), был попугай, которому уже в то время перевалило за сто лет. Дедушка Дуров сказал, что попугай никогда не выходит за пределы условно проведенной вокруг него черты.
— Что это значит, объясните, пожалуйста, — попросила его Анна Павловна.
Нас это тоже заинтересовало. Дедушка Дуров сделал небольшую паузу, видимо обдумывая, как нам объяснить, а затем сказал:
— Попугай был когда-то привязан на цепочку и мог гулять только по кругу не дальше того места, до которого хватало цепочки. Потом он примирился со своим положением, привык к нему и теперь, когда с него цепочку сняли, все еще неправильно думает, что он не может отойти подальше, за пределы своего прежнего круга.
Помню, мне тогда захотелось взять эту глупую птицу и подбросить ее в воздух.
На следующий день в классе Анна Павловна предложила нам изобразить то, с чем мы познакомились в уголке Дурова. Мне вчера очень понравился слон Нона, поднимавший меня и Федю Суханова своим мягким сильным хоботом к себе на спину, и я хотел изобразить из себя слона, но меня опередил Мишка Стегай. Федя изъявил желание стать морским львом, который умел играть на дудке. Мне в конце концов досталась роль голенькой, дрожащей собачки какой-то японской породы. Это было не очень приятно, но лучше, чем изображать попугая. Правда, Анна Павловна сегодня о нем не упоминала.