— Давайте вернемся к нему, — предложил я.
— А чем мы можем ему помочь? — возразил шеф.
— Так, может быть, действительно написать в Верховный Совет?
— Не знаю. Не думаю, чтобы такое письмо сразу возымело какое-то действие, — сказал шеф. — Пойдемте, у нас сегодня много других дел.
Мы вернулись в консультацию. Дел было немного: мы приняли мужа и жену, пожилых людей, собиравшихся разводиться, и шумную группу девушек со стройки, которым неправильно начислили зарплату. Вечером, дома, я все-таки написал в Президиум Верховного Совета. Через две недели я получил ответ. Из канцелярии Президиума сообщали, что мое предложение направлено в комиссию законодательных предположений (позднее вызванный условиями первых послевоенных лет Указ, по которому осудили парня с кондитерской фабрики, был отменен).
Прошел месяц. Я все более осваивался с работой и уже начал вести дела самостоятельно. Как-то ко мне подошла домохозяйка, мать четырех несовершеннолетних детей, и сухим измученным голосом спросила, не может ли суд приказать, чтобы ей увеличили жилплощадь: в ее небольшой комнате помещались шестеро. Рядом со мной сидел шеф и, как всегда, ровным звучным голосом ответил, что суд не компетентен решать такие вопросы и что ей надлежит обратиться в райисполком.
Женщина удрученно молчала.
— Были ли вы в райисполкоме? — спросил шеф.
— Была. Не дают. Даже на очередь не ставят. Говорят, бывает хуже.
— А к своему депутату не обращались? — спросил я.
— Обращалась. Хлопотал. Тоже ничего не помогло.
— Ну хоть обследование-то у вас было? — поинтересовался шеф.
— Было…
— Тогда давайте напишем в Моссовет, — предложил я.
Я по-прежнему особо близко принимал к сердцу все, что касалось работы местных Советов и его депутатов. Мамины хлопоты в первые годы войны были еще свежи в моей памяти.
Через два месяца после длинной и нудной переписки с различными учреждениями мать четырех детей получила новую комнату.
Постепенно я начал ощущать вкус к ходатайствам по делам людей. Правда, большинство этих дел приносило только огорчения. Зато сколько радости испытывал я, когда удавалось распутать запутанное дело, внести ясность, где ее не было, оборвать волокиту и в конце концов помочь живому человеку, стоящему за грудой бумаг. В минуты такой радости я совершенно забывал и о себе, и о своем физическом недостатке.
Минула весна, пролетело лето, и вот я снова собрал все свои документы, чтобы еще раз постучаться в храм науки.
Первый человек, с которым я встретился в вестибюле института правовых наук, был Иван Александрович Гудков.
— А, Скворцов, здравствуй, — сказал он, как всегда, оживленным голосом, энергично встряхивая мою руку. — Заявление принес?
— Принес.
— Пойдем, я тебя провожу к замдиректора.
Мы вместе вошли в небольшой прохладный кабинет. Я поздоровался. Мне ответил из глубины комнаты мягкий старческий голос.
Гудков сказал:
— Это тот самый, молодой, способный… Помните?
— Как же, как же! Прошу вас, товарищ Скворцов.
Я сделал несколько шагов вперед.
— Садитесь, пожалуйста… Мне немножко рассказывали о той достойной сожаления истории, ну и, как говорится, все хорошо, что хорошо кончается, очень хорошо… Позвольте-ка ваши документы.
Взяв их, замдиректора что-то почеркал карандашом и тем же милым мягким голосом сказал:
— Вот и все. Сдайте ваши бумаги в отдел аспирантуры. Это на четвертом этаже, там вас, кстати, познакомят с расписанием экзаменов… Относительно кандидатских минимумов я тоже не возражаю, пожалуйста, если вам так хочется, я написал об этом. Ну и всего доброго, как говорится, всего наилучшего!
Я вышел из кабинета ошеломленный. Институт правовых наук с первых же моих шагов в нем показался мне каким-то идеальным учреждением. Я побывал с помощью вежливой, предупредительной девушки-секретаря на четвертом этаже, узнал, когда, будет первый экзамен и в самом радужном настроении спустился вниз.
В вестибюле меня остановил какой-то товарищ.
— Виктор Лесковский, не узнаешь?
Это был мой однокурсник с вечернего отделения. Среди студентов о нем ходила молва как об умном скептике, тонко разбиравшемся в теоретических вопросах. На институтских вечерах он не раз подходил ко мне с просьбой сыграть что-нибудь меланхолическое.
Я обрадовался встрече. Мы разговорились. Виктор тоже поступил в аспирантуру, но по другой специальности — его интересовали гражданское право и процесс.
— С работы еще не ушел? — спросил я.