— Почему вызвался добровольцем в поиск? — тихо спросил я.
— А я почти каждый раз объявлялся, — ответил Василий Сергеевич в некотором замешательстве.
— Отчего?
— Дак совестно как-то было. Ведь спросит командир, кто, мол, желает, а сам смотрит тебе и остальным бойцам в глаза… Вроде неудобно не сказаться. — Василий Сергеевич засмеялся, потом, оборвав смех, надолго умолк. Затем заговорил: — А доставали мы «языка» в тот раз, в июне сорок второго, немного по-другому, верно. Сам-то, поди, на энпэ сидел?
— В первой роте был.
— У Загладина?
— Не помню фамилии. Старшина был командир роты.
— Правильно, старшина… Значит, немного по-другому. А какая, в сущности, разница? Мы, как говорится, свою задачу выполнили: вот вам один «язык», живой, вот документы второго, мертвого. Чем проще, тем лучше. А фактически мы тогда из их обороны четверых вынули… Дак ведь тоже не поверишь, поди?
— А кто еще не поверил?
— А сержант рассказывал одному из штаба армии, дак тот не поверил.
— Почему?
— А привирают разведчики, бывает. — Василий Сергеевич проницательно посмотрел на меня. — Сперва вынули двоих, как после и было написано в донесении, и, значит, уволокли на бережок. Одного фашиста, правда, пришлось кокнуть — сильно брыкаться стал. Петро говорит, дескать, обидно, словили двоих, а доставлять будем одного. Ребята согласились. Витю оставили сторожить «языка», а сами снова в путь-дорожку. Надо сказать и то, что немцы были очень самоуверенные тогда, готовили котел нам, нас думали прихлопнуть и своей обороной мало занимались. Это нам, конечно, было на руку, мы это дело тоже учли… На лугу, в «нейтралке» все тихо, темно, а в блиндаже у них идет гулянка. Может, потому и ракеты редко бросали и стреляли нерегулярно, чтобы, видимо, не привлекать внимания своего начальства. Они гуляли — винным духом разило за сто шагов от блиндажа, — патефон крутили, а потом, сам понимаешь, надо на ветерок. Часовой — на одной стороне блиндажа, а мы — на другой, тоже будто вышли на ветерок. Еще двоих накрыли и поволокли. И уж добрались до середины луга, как вдруг сзади крик: «Эй, вы, сакраменты, купаться, что ли, пошли к русским?» Так вроде по смыслу. Мы, конечно, наддали… А тот фриц как завопит: «Стойте, обождите!» И за нами. Тут как будто часовой его окликнул. А тот не обращает внимания, бежит, сапоги стучат… Ну, чего делать? Петро говорит, мол, давай и этого возьмем, а Гриша — он прикрывал нас с тыла — отвечает, крупный-де больно, не справимся. Не успели принять решение, как весь луг засиял, зашипел, загрохотал — сам знаешь, когда тревога на переднем крае. Витя-то, молодец, не стал дожидаться нас и при первых выстрелах попер «языка» к нашим траншеям… и правильно сделал…
— Пока немцы били прицельно по вашей группе, — сказал я.
— Видимо, так. Он, Витя, это сообразил и под шумок потянул пленного к нашим окопам. А у нас беда: у меня на спине пленный обмяк, и Коля рядом кричит: «Убили моего!» Бросили их и сами еле живые скатились под бережок. А тот, крупный-то, все бежал за нами и кричал: «Камрады! Сакраменты!..» Я вот все думаю теперь, может, он к нам в плен бежал? — Василий Сергеевич взглянул на меня озадаченно и чуть страдальчески, как мне показалось.
— Это не вы его шлепнули? — спросил я.
— Нет, — Василий Сергеевич строго нахмурился. — Мы бежали к себе без оглядки, даже документы не успели вытащить у тех двоих… За что же нас орденом награждать? — внезапно сухо спросил он.
— Тот фашист дважды стрелял по вас, — сказал я. — Но и он упал на лугу.
— Возможно. Мы этого не видели. И всё, — сказал Василий Сергеевич, и мы оба — и я, и он — с облегчением вздохнули.