Делегаты слушали Гайера с повышенным вниманием. Все — Покатилов в этом был уверен, — все отдавали себе отчет, что именно там, на западе Германии, вызревает главная угроза нового военного кошмара. Именно там — только пока там — требовали изменения существующих государственных границ, только там (не считая старых фашистских режимов на Пиренейском полуострове) была под запретом коммунистическая партия, только там, в Федеративной республике, можно было столкнуться на улице или, того хуже, в правительственных учреждениях, в полиции, в судебной палате с каким-нибудь бывшим оберштурмфюрером СС… Однако к чему клонит речь Лео Гайер? Кто он: боец или соглашатель?
— В своей работе мы опираемся на все прогрессивные силы и стараемся влиять на них. Мы издаем бюллетень, в котором рассказываем, что делает наше объединение и что делает Международный комитет Брукхаузена. Мы устраиваем для молодежи доклады на тему: «От прошлого — к настоящему и будущему», — говорил Гайер ровным голосом, и Покатилов поймал себя на том, что начинает терять интерес к его выступлению, как вдруг после паузы с волнением, пробившимся наружу, Гайер сказал: — Мы нуждаемся в вашей помощи, дорогие камрады, дорогие друзья. Наш Международный комитет должен в определенном смысле стать тем, чем он был в концлагерном подполье: боевым органом интернациональной солидарности антифашистов. Нельзя забывать о клятве, данной нами в апреле сорок пятого на лагерном аппельплаце. Забыть эту клятву — значит предать мертвых…
Нет, Гайер, конечно, настоящий антифашист. Но неужели здесь дебатируется и этот вопрос — оставаться или не оставаться верным т о й клятве?
Переводчица добросовестно конспектировала выступления, писала сразу по-русски. Немного склонив голову набок и приоткрыв рот, как усердная студентка-первокурсница на лекции. Покатилов потушил недокуренную сигарету. Надо вечером прочитать ее конспекты. Что говорил с трибуны Насье — он не знает; Урбанека тоже невнимательно слушал, возможно, поэтому ему показалось, что заключительные события в лагере чехословацкий делегат трактовал произвольно. Да и в докладе Генриха следует потщательнее разобраться. Может быть, отложить разговоры со старыми друзьями на завтра?
Рука его набросала подряд три знака минус. Он поморщился. Черт побери, что же это творится! Он, Константин Покатилов, просто Костя, бывший хефтлинг, бывший смертник, в полной мере познавший здесь, в Брукхаузене, и голод и пытки, через двадцать лет снова очутившись на этой земле, среди товарищей по несчастью, больше всего озабочен тем, кто о чем говорит, кто какой ориентации придерживается? Да ведь он сам, Константин Покатилов, можно подумать, стал другим… Или тут виновата его профессия, привычка, образовавшаяся за годы педагогической работы: занимаясь анализом, подавлять всякие эмоции? А может, сказывается и возраст?..
И все-таки он хочет прежде всего понять, что заставляет этих людей из разных стран собираться вместе («…этих людей», — усмехнулся он. — «Братьев» должно бы говорить!»), собираться и произносить здесь наряду с хорошими и правильными весьма странные речи. Да, странные, потому что люксембургский делегат, толстый, одышливый и, вероятно, очень больной, только что сказал — он говорил по-немецки, — что главное, чем должен заняться Международный комитет Брукхаузена, — это взять на учет всех бывших политзаключенных, которые не получили от правительства Федеративной республики возмещения за понесенные ими убытки в годы войны, и в самые короткие сроки добиться выплаты компенсации.
Над кафедрой уже возвышалось тяжелое, с расплющенным носом, нездорового желтоватого оттенка лицо Анри Гардебуа, и перед мысленным взором Покатилова пронеслось солнечное апрельское утро, дощатая трибуна, сооруженная напротив крематория, длинная костлявая фигура его друга Гардебуа, произносившего с этой трибуны на аппельплаце слово «клянемся»…
— Переводите вслух, Галя. Сумеете с французского?
— Попробую. Он говорит… наша организация, или ассоциация, существует со дня освобождения. Главная цель ее деятельности — объединить всех бывших депортированных, то есть сосланных или заключенных, не знаю, как правильно… Брукхаузена, независимо от их социального положения и политических взглядов… для того, чтобы чтить память погибших, помогать морально и материально выжившим, добиваться наказания нацистских преступников… С этой целью, говорит он, мы организуем встречи оставшихся в живых бывших узников, принимаем участие в траурных торжествах в честь памяти погибших, каждый год устраиваем пелеринаж, то есть… странствование, паломничество в Брукхаузен… — Вслед за Гардебуа Галя произнесла «Брукхаузен» на французский лад, с ударением на последнем слоге; ее зрачки, черные блестящие точки в синеве глаз, от волнения чуть-чуть дрожали.