Угря, собственно, Король и Алфред начали промышлять еще вечером. У Алфреда в моторке был ящик с линиями, крючков на восемьсот примерно. Оставив большую лодку на берегу в камышах, ящики с линиями вывозили в море на меньшей лодке, крючки-то уже были наживлены, то есть на каждом была для угря приманка. Алфред заставил Короля грести, сам же, спустив плавучий якорь с флажком, начал запускать за борт линии. Они долго работали. А потом Алфред набрал чайкины яйца и сварил. Он учил Короля: если яйцо встанет в воде острием, значит, оно не годится для варки, опустится на дно — самое оно и есть. Вари и ешь. Почему так, он не стал объяснять… на всякий случай. А то бы Его Величество сообразил, что в тех яйцах, которые острием встают, в них уже жизнь зародилась. Поди знай, какие ощущения и мысли такое знание могло вызвать у Его Величества. Алфред, хотя и был столяром, был неглупым человеком.
Тем не менее теперь яйца чаек страдали везде, где только попадались Королю. В этом кое-какое влияние могло оказать и суждение Карла, который по какой-то непонятной причине выказывал Королю полнейшее повиновение и даже готовность служить верноподданнически.
— Чайки тоже, в сущности, хищники, — сказал он задумчиво, ковыряя свой длинный нос, — они сами никого не щадят, если кто им в клюв попадется, так что они едят — едят и их.
Из этого можно было заключить, что яйца чаек есть можно, которые же становятся в воде на острый конец, их выбрасывают как испорченные, потому что испорченные есть нельзя: живот может заболеть.
Вот почему, когда Ранд грузил свой шлам, в котором добропорядочные городские граждане будут валяться, чтобы избавиться от радикулита, вышеназванные пассажиры проверяли, встают ли чайкины яйца на острый конец или нет.
Когда же Ранд со своим поездом отправлялся в обратный путь, чайки успокаивались и начинали производить учет в своем яичном хозяйстве, а Король и его свита, стоя на вагонетках, следовали уже известным маршрутом — через лес Сосновая Нога и Закатный обратно в город Журавлей. Их поезд опять шел по Каменному мосту через реку Тори, сворачивал вправо и следовал по Садовой улице, где не было никаких садов, а было: с правой стороны камыши, с левой — заборы домов да дворов. Дальше поезд пересекал улицу Большую Портовую — право же, никто не мог бы никогда сказать, где и какой он из себя этот большой порт, и следовал, пересекая улицу Вильденберга, до самой грязелечебницы, где Ранд опрокидывал в деревянный бассейн вагонетки, опустошал их, вычищал. Последние процедуры высокочтимых пассажиров, как правило, не интересовали. Не прощаясь, они отправлялись по другим, более значительным делам.
Королю, например, очень нравилось по вечерам торчать на Каменном мосту через Тори-реку, когда шли коровы…
Город Журавлей — город в полном смысле слова, что не мешало пятой части горожан держать коров. Их в городе набиралось голов триста. По улице Закатной в сторону пастбища каждое утро двигались поодиночке и группами мычащие животные. Коровы выгонялись утром в шесть часов из дворов, их погоняли в сторону Закатной улицы, по пути их становилось все больше, и, когда они проходили мимо небесно-синего дома, Король в это время обычно еще спал, это было уже приличное рогатое войско. Миновав Каменный мост на Тори-реке, они попадали под власть городских пастухов: босоногой Лонни с ярко накрашенными губами и ногтями на пальцах ног, а также Антона — человека неопределенного возраста, флегматичного. А Лонни… Ее яркие ногти сильно выделялись на испачканных навозом ногах.
Работа этих местных ковбоев была нетрудная, поскольку инстинкт узнавания родного пастбища передавался коровами из поколения в поколение, усваивался с материнским молоком. Так что они направлялись на пастбище без принуждения, послушно, безропотно, лишь мычали, хотя и этого рано утром себе не позволяли, понимая, что они — не петухи и петь им положено только вечером, когда так тяжело нести упругое вымя и наступает время дойки.
Возвращение с «работы», то бишь пастбища, этих благородных кормилиц происходило еще проще: Лонни Крашеные Пятки и Антон, открыв проволочные заграждения, попросту выгоняли их на дорогу, и они плелись, поднимая тучи дорожной пыли, обратно в город.
Коровы знали дорогу к своим жилищам и самостоятельно приходили домой — коров встречали на Каменном мосту хозяйки.
Здесь, на реке Тори, коровам нравилось в жаркие дни купаться; они заходили в воду по брюхо, подняв хвосты, и выражали свое удовольствие единственно доступным им образом — мычанием. Когда вечерний коровий поход завершался, по оставленным ими навозным блинам можно было легко отыскать какой-нибудь дом, в котором за небольшую плату могли продать теплое парное молоко.