Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку.
В аэропорту Шереметьево
Таможня бумаги отметила.
– Как долетели?
– Нормально.
– Летайте ещё. До свидания!
– А где, – любопытствует дама, –
Всё то, что в багаж я сдавала:
Корзина,
Картонка,
Пейзаж,
Диван,
Чемодан,
Саквояж?
– Я ничего не видал, -
Таможенник сразу сказал. -
Может быть, знает пилот?
Он ваши вещи везёт.
– Как же, – ответил пилот, -
Брошу сейчас самолёт
И побегу со всех ног
Вещи стеречь челноков.
У грузчика лучше спросите.
Грузчик сказал:
– Да иди ты…
Дама задумалась было.
– Господи, как я забыла:
Когда я пошла в самолёт,
Один пожилой эфиоп
Вам передать попросил
Деньги, что он одолжил
У царского, будто, посла.
Я их с собой привезла!
– Ох, эти нам эфиопы,
Задали снова работы!
Ладно, давайте сюда,
Поищем мы завтра посла.
Кстати, нашёлся ведь ваш
Диван, чемодан, саквояж.
– Что вы?! Нашёлся? Спасибо!
– Привет эфиопу. Счастливо!
Глава 33
А теперь возвращаемся всё-таки к нам, возвращающимся из отпуска. В тот момент, когда мы тащим по московским вокзалам не коробки с товаром, а дорожные сумки и детей.
Мы прибыли на Казанский вокзал и переехали на Павелецкий. (Там на привокзальной площади всегда стоят междугородные автобусы, приглашающие пассажиров на южные направления. И однажды я видел автобус, купленный, видимо, за границей, борта которого были расписаны по-английски: «Paris. Rome. Berlin». Теперь же на табличке маршрута значилось «Ростов». А на лобовом стекле висел приклеенный скотчем лист бумаги: «Сегодня Махачкала»).
И уже от Павелецкого вокзала электричкой добрались до подмосковного посёлка, где ждали нас Олины родители и сестра.
Этот подмосковный посёлок был когда-то замечательным местом! Здесь жили и работали преимущественно инженеры и программисты, то есть люди умные и воспитанные. Они задумчиво бродили от дома до работы, сморкались исключительно в платок и галантно раскланивались при встрече.
Досуг они заполняли пением в местном хоре, праздники отмечали за одним столом, а шутили следующим образом: сотруднику по фамилии Корсаков давали прозвище «Римский-Корсаков», спустя время называли его просто «Римский», после чего, естественно, «Папа Римский». Потом звали просто «Папа», затем «Папа Карло», следом «Карл Маркс» и возвращались всё-таки к лучшему, на их взгляд, варианту «Папа». «Папой» он с тех пор и живёт.
В те благословенные времена окрестные леса ещё не были завалены кучами дурно пахнущего мусора, а на поверхности местного пруда не плавали многочисленные окурки и пивные бутылки. Как вы понимаете, сейчас кучи пахнут, а бутылки плавают.
Произошло это отчасти из-за того, что местные земли начали активно осваивать московские дачники. А в большей степени по причине вымывания из столицы в такие вот посёлки разного рода малокультурного, но многовыпивающего люда. И там где раньше тёплой летней ночью мы не могли сомкнуть глаз от дивной трели московского соловья, теперь не можем уснуть от криков у квартиры торговки самогоном. Хотя, с другой стороны, что так не спать, что эдак.
И сейчас в посёлке все со всеми уже не раскланиваются, а здороваются только со знакомыми. Но, понятное дело, все друг друга знают и, если есть повод, рассказывают истории.
Мне, например, нравится такая. Он и она живут в посёлке давно. Он одинок и она одинока. И хотя они в одну квартиру не съезжаются, все привыкли считать их парой. Но вот она заподозрила, что он стал погуливать. К одной. Молодой и, ясное дело, бесстыжей. Она его начала ревновать, выслеживать, пытаясь застать у чужого дома (и, увы, не безрезультатно), и истошно кричать на всю улицу:
– Опять к своей бл…ди шастал?! Пусть она тебе теперь капусту и солит!
Сама же «бл…дь» на это особого внимания не обращает, ей некогда, она женщина занятая: держит огород, стадо коз и торгует молоком. Да в её молодые годы это и не в тягость, в её-то шестьдесят шесть! Это ж на двенадцать лет меньше, чем обманутой «жене» (той семьдесят восемь). И на шестнадцать, чем неверному «мужу» (восемьдесят два).