Нахохотавшись вдоволь, я жену разубеждал. Я говорил, что это случайность, неловкость изнеженного курортника, и с нами такого, конечно же, не произойдёт.
– Никакой проблемы, – уверял я, – ты прицепись, да лети.
– Сам ты «прицеписьда», – нервно отвечала Оля.
Наконец, я использовал последний аргумент. Я сказал, что слетав на парашюте, мы будем иметь с ней право носить тельняшку и голубой берет. Мы будем пить водку в День Воздушно-десантных войск, материться на улице, ходить в обнимку с другими «голубыми беретами» и вместе с ними задирать прохожих и милицию. Видимо, такая перспектива показалась жене привлекательной, ибо она неожиданно согласилась.
Несколько раз наш полёт откладывался: то погода была не та, то настроение. И даже когда мы подошли к парашюту, я подумал, что подвиг и на этот раз не состоится: инструктор предложил даме снять серьги, ибо, как он сказал, «стропами уши может оторвать», чем, безусловно, придал даме заряд оптимизма.
И всё же мы полетели! Мы сделали это! Мы поднялись ввысь и вдыхали там полной грудью воздух свободы, ощущали незабываемую радость полёта, захлёбывались… Хотя, вполне допускаю, что вдыхал и ощущал исключительно я один, поскольку, повернувшись к жене, всегда наблюдал единственную картину: бледная, с закрытыми глазами, она держалась белыми пальцами за стропы и повторяла:
– Пошёл к чёрту!
Разве что захлёбывались после падения мы вместе.
И я её понимал. Я тоже в своё время боялся высоты. Но в армии меня об этом никто не спрашивал. Меня просто загоняли на строительные леса высотных зданий, просто показывали, какую работу я должен выполнить, и просто наказывали, если я этого не выполнял. Отсюда напрашивался вывод, что боязнь высоты есть сугубо моя личная проблема, с которой мне необходимо бороться, воспитывая в себе нужные качества.
Как-то на одном объекте строили мы здание высотой в двадцать четыре этажа. День почти закончился, солдаты переодевались для поездки в часть, а я и мой товарищ Паша – оба мы призвались всего пару месяцев назад – одевшись, прогуливались невдалеке.
– Слушай, – спросил Паша, – ты когда-нибудь катался на люльке?
– В раннем детстве, – сказал я. – У бабушки была старинная люлька, которую она подвешивала на крюк в избе.
– Да не на такой. На строительной.
И он указал на некие приспособления у стены. Это были «люльки». Люлька похожа на балкончик, который благодаря установленному двигателю и закрепленным на крыше здания тросам перемещается вверх и вниз. Нажмёшь кнопочку – «балкончик» поднимается на нужную тебе высоту, нажмёшь другую – медленно опускается. Не хочешь да прокатишься.
– А успеем до отъезда? – усомнился я.
– Пять минут туда, пять минут обратно.
То есть подразумевалось, что пяти минут нам должно хватить подняться до крыши двадцатичетырёхэтажного здания, и столько же времени понадобится, чтобы спуститься назад.
Я согласился. Я перекинул ноги через ограждение своей люльки, и сердце моё учащённо забилось: подняться на такую высоту в такой несерьёзной конструкции! Я понял, что отправляюсь на испытание своей воли, которая должна побороть во мне одно, а воспитать нечто совсем другое. И нажал кнопку. И зашумел двигатель. И люлька, оторвавшись от земли, поползла вверх. А справа в полутора метрах от меня запустил двигатель Пашка, который, похоже, тоже трясся от страха.
Удивительно, но оказалось, что чем выше поднимается человек, тем лучше начинает работать его голова, тем чётче становятся мысли. Оторвавшись от суетного, здесь, между небом и землёй, ты начинаешь большее замечать, большее понимать, о большем задумываться. Стоило, например, нам миновать верхушки деревьев, как мы подумали, что неизвестно, вообще, закреплены или нет на крыше тросы? А также заметили, что на стене, по которой мы поднимаемся, нет ни единого окна. И поняли, что в случае чего снять нас оттуда будет невозможно. Но поняли мы также, что именно в такие минуты мальчики становятся мужчинами, и сказали себе: «Вперёд!», в смысле, «Вверх!» А про себя подумали: «И скорей бы вниз».