— Я сейчас вернусь, — говорит дантист и скатывается вниз по лестнице.
— Ты понимаешь, почему его заело? — говорит Морис. — Пожалуй, тащить твои клыки придется мне, Арт.
Он перебирает инструменты, дергает провод бормашины и обнаруживает в ящике щипцы как раз в ту минуту, когда дантист, тяжело топая, начинает взбираться по лестнице.
— Он идет, — предупреждает Джонсон из своего угла.
— Как по-твоему, сколько он выжал из Уивера? — спрашивает Морис.
— Пятерку.
— Да, не меньше. Вспомни, чей сегодня день рождения!
Дантист слегка запыхался. Он замечает в руке Мориса щипцы.
— Сами обойдетесь? — спрашивает он. — Или вам нужен мой совет?
— Консультация специалиста — что может быть лучше? — говорит Морис за моей головой.
— Ну так вот: не лезьте не в свое дело! — судя по голосу, он не просто сердит, а так как Морис ничего не отвечает, я догадываюсь, что дело серьезно.
Я пытаюсь повернуть голову, но дантист уже держит меня за виски. Я открываю и закрываю глаза. Он часто и жарко дышит, и пахнет от него не как от врача. Он раздраженно буркает:
— Однако! Больно?
— Не очень.
Джонсон тревожно квохчет, и из моей десны брызжет кровь.
— С ними ничего не случится, если подождать несколько дней, — говорит он. — Пойдете тогда к собственному дантисту. Это ведь детская клиника.
— А что нужно будет сделать?
— Удалить их, разумеется. Шесть зубов. Один, правда, можно попробовать сохранить, хотя придется повозиться. Но в любом случае вполне можно подождать до среды. А тогда зубоврачебные кабинеты уже откроются.
— Уивер что, мало вам дал? — спрашиваю я.
Я чувствую, что он пятится, и открываю глаза.
— Это вы о чем? — он вдруг срывается на простонародное йоркширское наречие.
К нам подходит Морис.
— Если он дал меньше, чем положено, мы доплатим. Я потом с него получу. Сколько нужно?
— Дело не в этом, — отвечает дантист. Он еще не надел халата и как будто вовсе не собирается его надевать — вид у него, как у банковского клерка, пойманного на грошовой растрате. — Вопрос в том, как вставлять вам зубы. Вероятно, вам понадобится протез верхней челюсти?
— Вот именно, — говорит Морис.
— А если сразу после удаления шести зубов он пойдет вставлять зубы к другому дантисту, получится неудобно. Сам же я сделать этого не могу.
— Ну почему? — удивляется Морис, радуясь возможности поспорить. — Вы что-то крутите. У детишек тоже бывают вставные зубы. Я сам знаком с таким.
— Неужели? — кивает дантист.
— Вы можете договориться с каким-нибудь своим приятелем. Вы выдерете ему зубы, а тот сделает протез.
— Я склонен выпроводить вас даже без обезболивающего, — говорит дантист. — Я ведь вас сюда не приглашал.
Я даже вспотел, до того мне тошно. Джонсон подобрался поближе и заглядывает мне в лицо.
— Тут не вечеринка, — говорю я им. — Давайте покончим с этим, а на цену наплевать.
— Вы же видите, — замечает Морис, — у него все болит.
— Это будет стоить пять гиней, — говорит мне дантист.
Я думаю, не объяснить ли ему, какая он сволочь. И прикидываю, какими способами он может со мной поквитаться. Он спрашивает:
— Ну как?
Я говорю «да», а Морис предлагает заплатить, и дантист смотрит, как он вынимает деньги. Дантист прячет их во внутренний карман.
— Работать для муниципалитета совсем не так выгодно, как вы, может быть, думаете, — говорит он, натягивая белый халат. — Вам сейчас не найти никого другого. Придется дать наркоз. Вы давно ели?
— С обеда — ничего.
Морис добавляет:
— И вы договоритесь с кем-нибудь из ваших приятелей насчет протеза?
— Да, — отвечает он. — Но не будете ли вы так добры подождать в приемной? Можете не закрывать дверь, если вам интересно. А тут вы мне мешаете.
Еще минута, и он кладет мне на лицо маску. Мне становится жутко, и я кричу: «Морис!» Национальное здравоохранение, запашок виски. «Выпустите меня отсюда». Нелепое пустое лицо Джонсона. И совсем больное лицо Джонсона.
2
Стоит ли из-за него беспокоиться? Эта мысль сразу пришла мне в голову, когда я вдруг задумался о Джонсоне. Зачем, собственно, разузнавать о нем все, что можно, если он больше не нужен? Вначале я полностью на него положился и из-за этого не особенно к нему присматривался — боялся увидеть, какая это ненадежная опора. И все-таки потом, когда он сделал свое дело, я начал раздумывать, что он за тип. Мне, пожалуй, никогда не приходилось встречать такого измолотого жизнью человека. Меня даже озадачивала его непробиваемая простота. Какой же мелочишкой может стать человек! Вот о чем думал я каждый раз, когда видел, как он с натугой передвигает ноги.