Его уже знали в деревне, он постепенно завязывал знакомства. Элизабет друг хозяина дома, сам он - герой, только что вернулся из армии и все еще не освоился сызнова со штатской жизнью.
- Впервые за шесть лет отдыхаем с женой вместе, - сказал он в гольф-клубе, а в баре даже немного разоткровенничался: намекнул; что они подумывают наверстать упущенное и завести ребенка.
В другой раз вечером он заговорил о том, как трудно всем далась война гражданским приходилось еще трудней, чем военным. Взять, к примеру, его жену - перенесла все бомбежки, весь день на работе, а ночью бомбы. Ей бы надо было сразу уехать, одной, и надолго: у нее нервы расстроены - ничего серьезного, но" сказать по правые, его это порядком беспокоит. В Лондоне он раза два видел - жена встает во сне и ходит, как лунатик,
Оказалось, его собеседникам такие случаи известны - серьезно беспокоиться тут не о чем, просто надо присматривать, как бы это не переросло во что похуже. А у доктора она была?
Нет еще, отвечал Джон. Она ведь сама про это и не знает. Он ее не будил, просто укладывал в постель. Может, морской воздух пойдет ей на пользу. Да она уже вроде чувствует себя много лучше. Если, когда они вернутся домой, с ней опять начнется что-нибудь такое, у него есть на примете очень хороший специалист.
Гольф-клуб всячески ему сочувствовал. Джон спросил, есть ли тут поблизости хороший врач. Да, старик Маккензи доктор что надо, сказали ему, даром пропадает в деревне, отсталым его никак не назовешь. Читает самоновейшие книжки, психологию и всякое такое. Прямо понять нельзя, отчего Мак не стал каким-нибудь крупным специалистом, светилом.
- Пожалуй, надо сходить к этому Маку посоветоваться, - сказал Джон.
- Правильно. Лучше него вам никого не найти.
Отпуск у Элизабет был всего две недели. Когда до отъезда оставалось три дня, Джон отправился к доктору Маккензи. В комнате, которая скорее напоминала кабинет адвоката, а не врача - темной, прокуренной, с книжными полками по стенам, - его принял седой добродушный холостяк.
Сидя в старом кожаном кресле, Джон рассказал ему ту же историю, что в гольф-клубе, только на сей раз более тщательно подбирал слова. Доктор Маккензи выслушал не перебивая.
- Никогда в жизни не встречал ничего подобного, - закончил Джон.
Маккензи отозвался не сразу.
- Вам сильно досталось во время войны, мистер Верни? - спросил он, помолчав.
- Да вот изувечило колено. До сих пор дает о себе знать.
- И в госпитале намучились?
- Три месяца пролежал. Паршивое заведение в пригороде Рима.
- Такие увечья всегда сопровождаются нервным потрясением. Нередко потрясение остается, даже когда рана уже зажила.
- Да, но я не совсем понимаю...
- Дорогой мой мистер Верни, ваша жена просила ничего вам не говорить, но, по-моему, я должен сказать: она уже советовалась со мной по этому поводу.
- О том, что она ходит во сне, как лунатик? Но она же не может... - И тут Джон прикусил язык.
- Дорогой мой, я все понимаю. Она думала, что вы не знаете. За последнее время вы дважды бродили по ночам, и ей приходилось укладывать вас в постель. Ей все известно.
Джон не нашелся, что сказать.
- Мне не впервой выслушивать пациентов, которые рассказывают о своих симптомах, но говорят, что пришли посоветоваться о здоровье друга или родственника, - продолжал доктор Маккеязи. - Обычно это девушки, которым кажется, что они в положении. Интересная особенность вашего случая, пожалуй даже решающая особенность, именно в том, что и вам захотелось приписать свою болезнь кому-то другому. Я назвал вашей жене специалиста в Лондоне, который, я полагаю, сумеет вам помочь. А пока могу посоветовать вам побольше двигаться, вечером легкая пища...
Джон в ужасе заковылял к Форту Доброй Надежды. Безопасность оказалась необеспеченной, операцию следует отменить, инициатива утрачена... в голову лезли формулировки из учебника по тактике, но дело приняло такой неожиданный оборот, что Джона просто оглушило. Безмерный животный страх шевельнулся в нем и был поспешно придушен.
Когда он вернулся, Элизабет накрывала к ужину. Джон стоял на балконе, с горьким разочарованием глядя на пролом в балконной решетке. Вечер выдался совсем тихий. Был час прилива, и море неслышно колыхалось среди камней далеко внизу, вздымалось и вновь опадало. Джон постоял, посмотрел вниз, потом повернулся и вошел в комнату.
В бутылке оставалась последняя солидная порция виски. Джон налил стакан и залпом выпил. Элизабет внесла ужин, сели за стол. На душе у него понемногу становилось спокойнее. Ели они, как обычно, молча. Наконец он .спросил:
- Элизабет, почему ты сказала доктору, что я хожу во сне?
Она спокойно поставила тарелку, которую держала в руках, и с любопытством на него поглядела.
- Почему? - мягко сказала она. - Да потому, что я беспокоилась, разумеется. Я не думала, что ты это знаешь.
- Я в самом деле ходил?
- Ну да, несколько раз... и в Лондоне, и здесь. Я сначала думала, это неважно, а позавчера ночью застала тебя на балконе, около этой ужасной дыры. И уж тут испугалась. Но теперь все уладится. Доктор Маккензи назвал мне специалиста...
Вполне может быть, подумал Джон Верни, очень похоже на правду. Десять дней он день и ночь думал об этой бреши в перилах, о выломанной решетке, об острых камнях, торчащих из воды там, внизу. И вдруг он почувствовал, что надежды его рухнули, все стало тошнотворно, бессмысленно, как тогда в Италии, когда он лежал беспомощный на склоне холма с раздробленным коленом. Тогда, как и теперь, усталость была еще сильней боли.
- Кофе, милый?
Он вдруг вышел из себя.
- Нет! - Это был почти крик. - Нет, нет, нет!
- Что с тобой, милый? Успокойся. Тебе плохо? Приляг на диван у окна.
Он послушался. Он так устал, что насилу поднялся со стула.
- Ты думаешь, кофе не даст тебе уснуть, дорогой? У тебя такой вид кажется, ты уснешь сию минуту. Вот, ложись сюда.
Он лег и, словно прилив, что, медленно поднимаясь, затопил камни внизу, под балконом, сон затопил его сознание. Он клюнул носом и вдруг очнулся.
- Может быть, открыть окно, милый? Впустить свежего воздуха?
- Элизабет, - сказал он, - у меня такое чувство, будто мне подсыпали снотворного.
Точно камни внизу, под окном, которые то погружаются в воду, то из нее выступают, то погружаются вновь, еще глубже, то едва показываются на поверхности вод, - всего лишь пятна среди слегка закипающей пены, - сознание его медленно тонет. Он приподнялся, точно ребенок, которому приснился страшный сон, - еще испуганный, еще полусонный.
- Да нет, откуда снотворное, - громко сказал он. - Я ж не притронулся к этому кофе.
- Снотворное в кофе? - мягко, будто нянька, успокаивающая капризного ребенка, переспросила Элизабет. - В кофе - снотворное? Что за нелепая мысль. Так бывает только в кино милый.
А он уже не слышал ее. Громко всхрапывая, он крепко спал у открытого окна.