Глава 12
Деревья и страхи
Ночь после разговора с Петурио была беспокойной.
Я спал урывками, проваливаясь в тяжёлую, липкую дремоту и тут же выныривая из неё. Мой мозг, привыкший к анализу и поиску закономерностей и алгоритмов, отказывался отключаться. Он снова и снова прокручивал наш разговор в сквере, каждое слово, каждую интонацию, каждую паузу. И постоянно спотыкался об одну и ту же деталь. Одна фраза, брошенная советником в потоке его испуганного бормотания, засела в голове как заноза, как баг в идеально отлаженном коде.
«…вы не понимаете, во что ввязываетесь…» — это было предсказуемо. «…есть Цербер… есть Архай… есть Ирит…» — это была ценная, но ожидаемая информация. Но потом прозвучало нечто иное. Что-то, что выбивалось из общего ряда угроз и предупреждений. Когда он говорил о рисках, о том, как Цербер всё контролирует, он упомянул почти бессмысленную фразу: «…никто не смеет спросить, не он ли нарисовал новую ветвь на древе династии…».
В тот момент я проигнорировал эту фразу, пытаясь удержать диалог под контролем. Мне показалось что это что-то эмоциональное, фигуру речи испуганного человека. Но чем больше я думал, тем сильнее эта фраза цепляла меня. В ней была какая-то подозрительная конкретика. Почему именно «нарисовал»? Почему «ветвь на древе»? Это было похоже на отсылку к чему-то реальному, к событию, известному в узких кругах. Это был артефакт, выбивающийся из общей картины мира.
«Квестовый предмет получен. Описание: » Странная фраза «. Назначение: неизвестно. Требуется идентификация».
Утром, едва продрав глаза, я подошёл к Рэду, который уже стоял у окна и о чём-то думал.
— Нам нужно кое-что проверить, — сказал я без предисловий.
Рэд поднял на меня взгляд. Он видел, что я не выспался, и в его глазах читался немой вопрос.
— Помнишь, вчера Петурио говорил про какое-то древо династии?
— Смутно, — пробасил Рэд, не отрываясь от своего занятия. — Он много чего бормотал. Про Цербера, про сына. Я запомнил только важное.
— Может быть, это тоже важное, — я сел на стул рядом. — Фраза была слишком конкретной. Он говорил о том, что кто-то «нарисовал новую ветвь». Я хочу посмотреть на это древо своими глазами.
Рэд нахмурился, вздохнул и посмотрел на меня уже внимательно. Он привык доверять моей интуиции:
— А это дерево, древо, что, существует буквально? То есть где-то оно нарисовано?
— Среди прочих подслушанных разговоров пьяниц такое древо династии упоминалось один раз в привязке к храму.
— У них тут сейчас один храм, — поддержал мою мысль Оливер Рэд.
Мы снова вышли на улицы Лемеза.
Город уже проснулся, но его пробуждение не было особенно радостным.
Как и каждый день до этого. Это было пробуждение больного, которому предстоит ещё один день мучений. По улицам спешили люди, опустив головы, стараясь не встречаться взглядами. Стражники лениво прохаживались по своим постам, но их расслабленность была обманчивой. Это была расслабленность сытых хищников, которые знают, что дичь никуда не денется. Атмосфера подавленности была настолько плотной, что её, казалось, можно было резать ножом.
Мы без труда нашли то, что искали.
Главный храм Солнечного Бога Парганаса, покровителя королевства, стоял на центральной площади и был виден издалека. Это было массивное, приземистое здание, сложенное из огромных каменных блоков, причём храм был ухожен и вполне себе процветал.
Его стены были вычищены, а золочёный солнечный диск над входом ярко сиял, отражая утренние лучи. Это было лицо официальной религии королевства, которое «по тихой грусти» устранило конкурирующие культы — чистое, величественное и лицемерно-жизнерадостное.
И на его фронтоне, неподалёку от главного входа, было начертано большое, кривое, нарисованное прямо на камне генеалогическое древо. Оно занимало всё пространство от колонн до крыши. Имена, даты, витиеватые узоры, соединяющие ветви, всё было выполнено с официальной, монументальной точностью. Но не сказать, чтобы красиво, скорее наоборот, на уровне плакатов в сельском кинотеатре.
Впрочем, ни политиков, ни нас красота не волновала.
Формально это был просто рисунок. Однако в мире, где нет официальных публикаций на официальных же сайтах, в мире, где не распространены письменные законы и документы этот рисунок обладал весомой силой и для народа, для горожан имел вполне себе официальное значение. Более того, в условиях отсутствия образования у народа именно рисунок был чем-то понятным, публичным. То есть, вот оно, вот король, вот упоминание его предков, тоже королей и членов королевской семьи.