Так гримуар опять пропал с глаз долой. И в следующий раз следы его отыскались только в тысяча девятьсот сорок третьем году — в ставке шефа СС Генриха Гиммлера. Точнее, на вилле Вурмбах, где размещалась в те годы штаб-квартира «Аненербе». Похоже, что эсэсовцы очень тщательно искали недостающие фрагменты гримуара. И похоже, нашли все пять, в том числе и ваш. Судя по внутренней переписке Гиммлера, ваш фрагмент был найден в Стамбуле у какого-то старьевщика. В СС было возликовали, но рано. Самолет, на котором везли последний вырезанный фрагмент, потерпел катастрофу над Черным морем. Никто из экипажа и пассажиров не спасся. И с тысяча девятьсот сорок третьего года ваша бумажка считалась утраченной навсегда. А ведь только ее и не хватает, чтобы сложить вексель с процентами, набежавшими за восемьсот лет! Вот и вся история вашей бумажки, Сергей Викторович.
С этими словами Райхман, погремев ключами, открыл один из ящиков своего стола, кинул туда обе папки и захлопнул его. Судя по тяжелому стуку, ящик был бронированный. Но это я так, чисто автоматически отметил. На самом деле мысли мои очень далеко в тот момент были. А Райхман, сняв очки и сложив перед собой руки, молча смотрел на меня. Потом снова принялся набивать свою трубку.
— Так и не расскажете мне, как это вы умудрились ее со дна моря выудить?
— Море здесь ни при чем, скорее всего, — говорю. — Может, этой бумажки и вовсе не было в самолете. Мало ли в какие игры люди играют.
— Возможно, возможно, — покивал головой Райхман, раскуривая трубку. — Как бы то ни было, она у вас. И за ней придут.
— И вы абсолютно уверены, что всем, кто в теме, уже известно, что эта бумажка нашлась и что она у нас?
Райхман кивнул.
— Почему вы в этом так убеждены?
— Вы же сами говорили, что почти месяц показываете ее всем, кому надо и не надо, — пожал плечами Райхман. — Так что будьте уверены: чьи надо глаза увидели, чьи надо уши услышали.
Спорить не приходилось.
— Сколько же там процентов набежало, — прикидываю я, — за восемь-то веков?
— Думаю, — отвечает Райхман, — чуть-чуть побольше, чем стоит вся наша область.
— За такие деньги, конечно, можно убить.
— И убьют, — кивнул Райхман. — Даже не рассчитывайте, что они будут вступать с вами в какие-либо переговоры. Огласка им не нужна, да и... — Он махнул рукой. — Не видят они в нас сторону переговоров. Мы все для них быдло. Карлики. Кстати, учтите, Сергей Викторович, когда кто-то получает деньги, всегда есть тот, кто их платит.
— Это мне с детства известно, — усмехнулся я. — Невелика тайна.
— Очень хорошо. Тогда вы и без меня понимаете, что за этим клочком бумажки, помимо «Одессы», охотятся и те, кому предстоит платить по векселю. Им как раз хочется, чтобы эта бумажка опять пропала, и уже навсегда. И они тоже придут к вам.
— Пускай идут, — говорю. — В наших тюрьмах места много.
Райхман весело рассмеялся и погрозил мне пальцем. А потом вдруг кулаком по столу шарах!
— И не вздумайте их жалеть! Они никогда никого не жалели. И не пожалеют! Ни вас, ни ваших близких.
Я поднялся и протянул Райхману руку.
— Спасибо за информацию, Семен Семенович, и до свидания. Вы нам очень помогли.
— Подождите, — Райхман показал на кресло. — Присядьте еще на пять минут.
Я вернулся на место и с интересом посмотрел на старика. Что у него еще в запасе?
А Райхман говорит:
— Если я вам и правда помог, могу я рассчитывать на благодарность большую, чем просто «спасибо»?
Я насторожился. О чем это он?
— В пределах разумного, — отвечаю.
— Вряд ли моя просьба покажется вам разумной, — вздохнул Райхман. — Но попробую. Итак, нельзя ли распространить информацию о том, что эту бумажку вы передали мне? Этот ложный слух и будет вашей благодарностью за мою помощь.
Чего-чего, но такого я не ожидал. Поэтому даже глаза, наверно, выпучил.
— Зачем?!
— Я хочу, чтобы они пришли ко мне.
— Об этом я уже догадался. Но зачем это вам? В вашем случае это же верная смерть!
— Об этом и речь, Сергей Викторович, об этом и речь. Знаете, я прожил замечательную жизнь, потому что посвятил ее борьбе за коммунизм, за счастье всего человечества. Я получил величайшее наслаждение в жизни — занимался наукой, изучал этот мир. Что может быть прекрасней? А теперь мне настала пора подумать и о достойной смерти. Погибнуть в бою с нацистами — разве для коммуниста может быть смерть достойнее? Подарите мне ее. В знак благодарности.
«Ну и дед! — думаю. — Вот ведь правда, гвозди из таких людей можно делать!»