Он должен сделать эту женщину счастливой, удержать ее, и он предпримет для этого все. Для начала перестанет искрить и с пониманием отнесется к ее пожеланию не видеться эти дни. Все равно осталось потерпеть совсем немного.
Кейран снова посмотрел на айфон, и выпустил его из руки, перестав неистово сжимать ни в чем не повинное, бездушное средство связи. Лег на кровать прямо поверх покрывала, закрыл глаза и скоро задремал.
Проснулся на рассвете, когда снаружи бушевала гроза. Ливень стучал по крыше, потоки воды с шумом неслись по водостоку.
Кейран поднялся, чувствуя себя уверенным и спокойным. Под стихающие раскаты грома и отдаленные вспышки молний уходящей грозы привел себя в порядок, неспешно и аккуратно собрал все необходимое и покинул лофт.
***
Два дня беспокойство терзало, как зубная боль, то немного затухая, то вновь разгораясь.
Позавчерашний ночной звонок Кейрана напугал меня. Его непохожий сам на себя голос, звучал тревожно, напряженно и словно… умоляюще. Даже одна из этих его фраз, произнесенная на родном языке, не согрела, как обычно, а стала порывом холодного ветра, пробравшим до костей. На мой вопрос, не случилось ли чего, Кейран ответил отрицательно. Он заговорил о поездке так, будто от нее зависело очень многое.
С моих губ едва не сорвалось «Приезжай!», но я промолчала, упрямая в решении создать условное расстояние между нами и выдержать сроки его действия. И теперь терзалась сожалением. Ведь на самом деле хотелось не границы обозначать, а быть нужной, единственной. Всегда, везде. «В горе и радости». Даже если мы не женаты и не живем вместе.
Я была занята всю неделю — реальными делами и бесконечными раздумьями — и чувствовала себя бобрихой, которая без остановки грызет бревнышки и громоздит плотину. И «бревнышки» эти вовсе не были моими сомнениями, нет, с ними я уже покончила. Что-то происходило, менялось. И я начала понимать, что, решая повседневные дела, устраивая свой быт, инстинктивно возвожу некую защиту, но не от чувств к Кейрану, не от происходящих перемен.
Я готовилась к чему-то, пытаясь оградить мой мир от того, что приближалось и намеревалось вмешаться.
***
…К двенадцати часам пришла Уна. Вместе мы погрузили пироги в машину и отправились в пансион (определение «дом престарелых» мне не по душе).
От моего дома до старого поместья, на территории которого в большом двухэтажном особняке располагался пансион для пожилых, вся дорога заняла пятнадцать минут. Я рулила неторопливо, опасаясь повредить плоды своего пекарского таланта, занявшие все заднее сиденье «тойоты». На поворотах Уна поворачивалась и, перегнувшись через спинку, придерживала руками и без того закрепленные ремнями безопасности картонные коробки с упакованными в них формами с пирогами.
С задачей мы справились и довезли все в целости и сохранности.
Перед въездом непосредственно на территорию пансиона, я притормозила и выглянула в открытое боковое окно.
Среди подавляющего большинства консервативных строений, традиционно отделанных в наших местах желто-серым гранитом и плитняком, здание, в котором располагался пансион, производило более «облегченное» впечатление.
Расположенное на холме, в окружении вязов и дубов, белая классическая постройка конца позапрошлого века, была явно недавно отремонтирована. Стены оштукатурены и покрашены, серая черепичная крыша еще не успела выцвести и поблекнуть. Колонны у главного входа величественно возвышались до второго этажа, являясь опорами большой прямоугольной террасы, окруженной прочной каменной балюстрадой.
Вокруг пансиона — обустроенная, чистая территория с ухоженными газонами, рядами постриженных кустарников, множеством цветников, клумб, дорожек и скамеек.
Уна, которая уже бывала здесь и отлично ориентировалась, показала, где можно припарковать машину, чтобы не таскать пироги через парадную дверь.
— Надо проехать по основной подъездной аллее и свернуть направо, а потом за угол усадьбы. Там метров пятьдесят до дверей служебных помещений, — сказала девушка. — И стоянка, на которой персонал оставляет свои машины.
Площадка для машин персонала оказалась небольшой и почти полностью заставленной, но мы нашли местечко и приткнули «тойоту». Подхватив одну коробку с пирогами, я следом за Уной вошла в двери служебного входа, где попала прямо в руки миссис Барри. Я с кем-то знакомилась, автоматически отвечала на вопросы и меня при этом куда-то настойчиво направляли. В результате перемещений под энергичные распоряжения Фионы, я оказалась в просторном, украшенном цветами эркере с большими окнами, где были накрыты столы.
Начав немного соображать, я осмотрелась.
Очень чисто, светло, уютно. Красивый, спокойный интерьер. Добротная мебель, многочисленные столики, этажерки, диванчики и кресла вдоль стен. Эркер являлся продолжением холла первого этажа, отделенный от него широкими раздвижными дверями, и выходил на крытую террасу, украшенную по периметру гирляндой из разноцветных лампочек.
Вокруг суетились люди, перемещались, переговаривались, накрывали столы. Перетаскав вместе с Уной все пироги, мы подошли к группе людей, среди которых была миссис Барри и три женщины, одетые в форму медперсонала. Я чувствовала себя слегка растерянной, неготовой плавно влиться в процесс и в непринужденную беседу.
— Хейз! — воскликнула Фиона, дружески похлопав меня по руке. — Я рада, что вы к нам присоединились. Я уже рассказала о ваших пирогах. Все горят желанием их попробовать.
— Ой, думаю, вы переоцениваете мой талант кулинара, — пробормотала я.
— Не скромничайте, — не снижая тона, отозвалась Фиона. — Мы устраиваем эти вечера не первый год, и у нас тут как-то сама собой сложилась традиция проведения своеобразного дружеского конкурса лучших блюд. Ваша выпечка наверняка займет высокое место в неофициальном рейтинге.
— Кхм… не знаю, что и сказать, — растерянно отозвалась я.
— Ничего и не надо говорить. Просто наблюдайте, как ваш кулинарный успех будут нахваливать другие. Здесь собрались люди, которые умеют ценить радости жизни, уж поверьте.
В ответ я машинально изобразила вежливую улыбку, чувствуя себя едва ли не степфордской женой.
Неужели и в самом деле можно начать волноваться о том, какое место займет твой пудинг среди прочих запеканок, пирогов и салатов? Или здесь в пригороде действительно больше нечем заняться?
Стремясь отвлечься от удручающих мыслей, я попыталась вникнуть в суть проведения сегодняшнего мероприятия. Видимо, это была своеобразная трактовка традиционного июньского праздника**, хотя и отмечался он не в понедельник. В целом же все очень походило на провинциальную вечеринку участников какого-нибудь местного клуба по интересам. Например, «Общества N-ских любителей запеканок и пирогов».
Самое забавное, что теперь и я принадлежала к их числу.
Я помогала расставлять блюда с угощениями и одноразовую посуду на столах и не заметила, как холл стал заполняться. Пожилые люди приходили и рассаживались на стульях и диванчиках, расставленных у стен. Кто-то был вполне бодр, некоторые перемещались в инвалидных креслах, а часть и инвалидные кресла не могли двигать сами, их прикатывали и оставляли у стены.
Пока холл не заполнился, я почти забыла, что нахожусь в месте, где люди по сути дела, доживают свой век. В этих стенах жили больше воспоминаниями, а не надеждами и мечтами. Здесь царила старость, главенствовало прошлое, им подчинялось настоящее, а будущее было печальным и предсказуемым.
Несмотря на прекрасные условия, чистоту, комфорт, удобства и заботу все это совсем невесело. Оказывались здесь по разным причинам, но в любом случае это отнюдь не то, что я желала бы для себя и для тех, кого люблю.
Задумавшись, я не заметила, как холл и эркер заполнились людьми. Пожилых обитателей было десятка два или около того, остальные, видимо, персонал и гости.
Зажглись гирлянды лампочек, хотя на улице было еще совсем светло, из невидимых динамиков полилась негромкая музыка. Выбор мне понравился — Синатра, Мартин, инструментальные композиции, среди которых звучали фольклорные и современные аранжировки старых хитов.