Тот коротко пожал плечами.
— Говори, отчего нет. И спрашивай, — бросил он.
— Скажу только одно — не чуди, мальчик мой. Знаю я тебя. Чуть что напряжет, ты сразу впадаешь в глубокую задумчивость. Не накручивай лишнего, не усложняй. Когда все просто и ясно, то оно так и есть. Недоверие к очевидному — твой худший из недостатков.
Кейран смотрел на деда и слушал его внимательно и чувствовал себя новорожденным, не умеющим сомневаться, не способным ничего скрывать или усложнять. Потому что в его мире на этот самый момент всё на самом деле просто, ясно и очевидно.
— А я ничего и не собираюсь накручивать, — признался Кейран.
— И правильно, — назидательно сказал Джек, указывая на внука пальцем. — А девушка…
Он не закончил фразу, задумался, опуская глаза.
— А грозился сказать «только одно», — хмыкнул Кейран. — Не понравилась она тебе? — тихо спросил он.
— В том-то и дело, что понравилась. Даже слишком. Как-то сразу и однозначно. И ведь не только красотой.
— Недоверие и твой враг, а дед?
— Но не в этот раз. Есть что-то в твоей Хейз, это точно.
— Что-то, что должно вызывать недоверие?
— Наоборот, — Уолш старший прищурился, посмотрев в окно. — если угодно, можешь счесть за старческий бред то, что я скажу, могу и ошибаться, но, кажется, она из тех женщин, которые хранят «твой сон походный…»
— Что? — не понял Кейран.
— «Сон Диармайда»* не читал? — вскинул бровь Джек.
— Не читал, но кто такой — в курсе, — в тон деду отозвался внук, зеркально повторяя мимику старшего родственника. — Тот еще был удалец.
— «К нам зачурана дорога —
Кильте* оберег оставил
(не умрешь ты — спи беспечно,
не уснешь ты вечным сном)», — процитировал дед. — Вот рядом с такой, как Хейз сон точно будет беспечным.
Джек, морщась, потер руку, лежащую на колене, и спросил уже совсем другим тоном:
— Кстати, у нее с головой-то все в порядке? С чего бы молодая женщина решила вдруг из хорошей городской квартиры переехать в старый домишко?
— Не приходило в голову копаться в причинах, — отозвался Кейран. — Она говорила, что это ее обдуманное решение.
— Да и ладно. Хотя все равно чудно. Ну, иди уже, не заставляй ждать свою русалку. Спасибо, что выкроил время и пришел. Подозреваю, что явился ты не столько из-за меня, сколько из-за своей красавицы. Но не подумай, что осуждаю. Наоборот, рад за тебя.
Кейран обнял деда и вышел, кивнув на прощание.
Джек отвернулся к окну, не желая смотреть, как за внуком закроется дверь.
Над кроной вяза, росшего неподалеку, кружили птицы. Они метались в воздухе, не издавая ни звука, как сгустки темноты. Траектория их хаотичного полета была словно ограничена невидимым барьером — они то опускались ниже, то взмывали вверх, то снова резко снижались. Не садясь на ветки, не поднимаясь выше в небеса, не приближаясь, и не улетая, птицы двигались в пределах каких-то неведомых границ.
Джек Уолш задумчиво наблюдал за ними, застыв в кресле, как изваяние. И взгляд его зорко следил за рваными резкими перемещениями огромных черных ворон.
***
В этой комнате была частичка самой Хейз.
Светлая, чистая, настоящая, ничего лишнего, наносного. Наметанным, привыкшим подмечать детали, взглядом Кейран заметил, что кованые узоры на спинке кровати частично повторяли орнамент на стенах, и в то же время словно бы напоминали сложные переплетения прядей темной косы хозяйки дома.
Захотелось вдохнуть полной грудью, завалиться на полотняное покрывало, раскинув руки и просто смотреть в потолок или наблюдать, как слегка колышутся светлые шторы на окнах.
Все заботы остались за дверью, постеснявшись нарушить наполнявший комнату покой.
На этой кровати сегодня он будет любить Хейз. Любить так, чтобы она не смогла даже подумать, что в ее жизни что-то было до него или будет после. Никаких «до» и «после», только «сейчас и всегда».
Она завела его в комнату, остановилась у дверей. Повернулась к нему, заглянула в глаза с волнением, вопросительно.
— Нравится? Хотела сделать сюрприз.
— Красавица моя, — прошептал Кейран, нежно прижимая Хейз к себе, целуя ее в висок. От нее снова пахло сладкими цветами, летним полднем и теплым свежим ветром, напоенным луговыми травами.
Она уткнулась ему в шею, тихонько, с облегчением вздохнула.
— Я ни одной ночи еще здесь не спала. Тебя ждала…
Теплые губы девушки шевелились, мягко касаясь его кожи над воротничком рубашки. По спине Кейрана словно прокатила жаркая волна, свилась в спираль, заключая его в плен, опоясала желанием, таким острым, невыносимым, как отчаянная жажда жить.
— Хейз… — прошептал он, беря в ладони её лицо. — Не надо больше никаких перерывов, не придумывай ничего, не отталкивай меня, не отстраняйся. Не могу не видеться с тобой. Я не помешаю, просто буду возле тебя. Хочешь, вообще стану спать вот здесь, на этом коврике.
— Ты уже пытался как-то улечься на коврике возле дивана, — фыркнула в ответ. А он почувствовал, как она дрожит в его руках.
— И улягусь, веником не прогонишь.
— Не прогоню.
Он целовал её так, что она забыла все, кроме касания его рук и губ, звука голоса, близости сильного тела, чистого запаха, ставшего родным.
Он раздел Хейз, сбросил свою одежду, сдернул с кровати покрывало, подхватил девушку на руки и бережно опустил на прохладные простыни. Навис над ней, опираясь на руки и жадно глядя на лицо, о котором грезил во сне и наяву.
— Распусти волосы. Хочу увидеть, как ты расплетаешь косу… — хрипловатым шепотом попросил Кейран, опаляя ее приоткрытый рот касанием губ.
Он медленно отстранился, присаживаясь на край кровати. Хейз поднялась, обнаженная, ничуть не смущаясь, неторопливо, грациозно повернулась к Кейрану спиной, скрестила ноги, усаживаясь по-турецки. Изящным движением перекинула со спины на грудь толстую, длинную косу.
Кейран, затаил дыхание, слыша только шум собственной, проносившейся по венам крови. Как зачарованный наблюдал, как Хейз сидит, чуть склонив голову, как размеренно, плавно двигаются ее руки. Он скользил взглядом по изгибам нагого тела, изящным линиям спины, округлостям женственных бедер, и двум нежным, как следы от поцелуев, ямочкам над ягодицами.
Хейз подняла полурасплетенную косу, обрушивая тяжелую массу волос на спину, завела руки за голову и продолжила расплетать темные, блестящие пряди. Кейран увидел очертания приподнявшейся груди, нежные впадинки подмышек. Потоком плотного, темного шелка волосы покрыли спину, спускаясь на белые простыни.
Кейран рывком придвинулся и обхватил девушку руками. Горячие, дрожащие от нетерпения ладони легли ей на грудь. Он держал ее в объятиях, и они оба замерли, наслаждаясь близостью друг друга.
— Я люблю тебя, Хейз. Очень люблю, слышишь? Не убегай от меня, не прячься. Я ведь все равно никому тебя не отдам… — прошептал он, разворачивая ее лицом к себе.
Она вздрогнула всем телом, всхлипнула или вздохнула, приникла к нему, утыкаясь лицом ему в грудь. Сердце ее забилось чаще, сильнее словно стремясь передать из самых глубин свое особое послание.
Хейз подняла к Кейрану лицо. Глаза цвета влажной, омытой дождем листвы лавра, смотрели пристально.
— Кей, пожалуйста, не отдавай меня никому, — просто сказала она. — Потому что я тоже люблю тебя. И можешь спать на кровати. Не надо устраиваться на коврике…
***
Не помню, чтобы когда-нибудь произносила эти слова вслух.
Кажется, я не говорила их даже мужу, хотя была уверена, что чувствую к нему именно любовь. Но что бы я там ни чувствовала тогда, все было совсем не то, что я испытывала сейчас.
Кейран был в моей крови, как основная составляющая, нечто изначальное, без чего невозможно ни жить, ни чувствовать. Его признание прозвучало именно тогда, когда я была готова его услышать. Или приняла тайное ожидание за готовность. Ведь поняв, что люблю, мне необходимо было связать свое чувство с его ответным, скрепить прочно и надолго. Навсегда. Не понимаю и не люблю это слово, есть в нем некая обреченность. «Навсегда» все равно что «никогда».