— А то! Сто раз подумаю! А то и плюну в ту "воду"!
— Вот. А ещё раз, другой ожегшись, вообще заречёшься, — чтобы эдакое «плывущее» не пожрало тебя самого. Вот это и есть тот страх, о котором я говорю. А страх — это самая наилучшая пища для Зла. Для того, чтобы в достатке иметь эту пищу, Зло готово на всё. И делает это с наслаждением и со знанием дела, совершенно повергая в ужас и шок тех, кто не в состоянии с ним бороться.
— А Вы, — Вы не боитесь Зла?
— Я? Боюсь. Боюсь, что его станет ещё больше. Что Оно сожрёт или покалечит всех, кто мне дорог. Я вижу, что кто-то должен быть между ними и Злом. И тогда… ну, тогда приходится вот так, как сегодня мне, доставать из-за голенища нож…
— Всегда? — вопрос был задан упрямо.
Я подумал. И сказал решительно:
— Да. Иначе это непостоянство угрозы Его благополучию, — оно лишь немного, на время, пугает Зло. Оно уползает, отсиживается… и снова достаёт кистень. А когда оно переболело и вышло на «охоту», Оно ещё могущественнее, потому как голодно…
Жук начал и вовсе притормаживать. У некоторых людей есть такая особенность, — они не могут напряжённо думать на ходу. Им нужен для этого комфорт и располагающая обстановка. И чем больше мыслей или важней вопрос, тем ниже падает их скорость передвижения…
Поэтому Жук, того и гляди, объявит, что ему "нужно всё как следует обмозговать", начнёт тут усаживаться и потребует гамак, сигару и кофею!
А потому я негрубо подпихнул его:
— Мужик, если ты не забыл… — мы по делу тут шагаем… Ты не против, если немного ускоримся и поговорим на ходу?
Он быстро закивал и рванул так, что я еле за ним поспевал. Какое-то время мы «плыли», ну прямо как катера. "Ветер выл в ушах, трепало наше знамя"…
Впрочем, надолго его не хватило, — вновь нашлись вопросы:
— Дядя Шатун…
— Давай без «дядя». Короче слово, вступление — больше времени остаётся на смысл и ответ.
— Ага… Хорошо. Шатун… — он прислушался к звучанию, весьма напоминающее ему, должно быть, панибратство.
— Что, мухомор, слово на вкус пробуешь? Страшно на «ты» с убийцей? Не бзди, не съем… — ему не видно, как я усмехаюсь себе в воротник, но дети — народ чувствительный к тем, кто на самом деле относится к ним если не с любовью, то хотя бы с пониманием.
— Аха! Да! — он обрадовано затараторил, словно этого моего подбадривания ему и не хватало для открытия "второго дыхания". — А скажите, дя… Шатун, а это… — он не знал, как это правильно сформулировать. — Это страшно, — убивать? Ну…, ну вот… ТАК убивать…
— Как я?
— Да… — он скорее испуганно выдохнул это, чем произнёс. Ещё бы, — указать вопросом злодею на то, что он злодей! Даже если вежливо интересуешься аспектами его "труда"…
— Я понимаю тебя, можешь не продолжать. Тебя интересует то же, что и всех "возвышенных ботаников", у кого развито не только буйное воображение, но и сильно желание познать "большую тайну" осознания собственного могущества. Но более всего, как думающего человека, тебя беспокоит аспект возможности контроля, самоуправления этим могуществом… Так, парень?
Он засопел, как рассерженный бульдожка, у которого отняли надувного зайца.
Я же тем временем прислушиваюсь к шёпоту мокрой ночи. Всё тихо, хвала небесам. Лишь начинает изредка, еле слышно, похрустывать невесомые кристаллы наледи на редких стеблях чёрной травы и камнях. Здесь, выше, холоднее…
— Нет тайны, пацан. Ни тайны, ни загадки. Все эти вещи — больные плоды ваших "игр разума". Ничего нет сверх того, что уже сидит в человеке. Ибо всё зависит только от того, в чьих руках находится этот фактор. Фактор силы, — я подумал о Тайфуне. — То, что ты несёшь в себе, и есть та мощь, то право на применение силы, данное тебе… ну, не свыше, — так далеко не стоит заноситься в собственной самооценке…
Так, скорее, думают маньяки и дебилы. Наверное, собственными разумными рамками самосознания и правоты. Не личной. По определению. И совести.
То есть — имеешь ли ты право казнить кого-то, не прибегая к сугубо личному. А для восстановления некоей… справедливости, что ли…
…Эти горы вряд ли когда видели подобную картину, — двое шагали по их суровым склонам, омытым вечной печалью и тревогой, начертанными на их сединах памятью сотен и тысяч происшедших в мире бед за последние несколько миллионов лет.
И последняя из них, я думаю, потрясла их не больше, чем свинью потрясает наличие неоплатных долгов у кормильца.
И эти двое вели заумные, прямо-таки высокопарные беседы на фоне тщет и потуг всемирного торжища бессилия, распростёртого ниже их на тысячу метров…