Там, где нас нет
То, что скрыто на виду
Всё то, что скрыто от людского взгляда,
В тени ночной мелькает рядом.
Те твари в поисках ответа,
Страшиться перестали света.
И ненавистный облик их
Сыграл свою злосчастну службу,
Меняя облик на своих,
Готовы поиграться в дружбу.
В толпе любою замешаться
И скрыть горящие глаза
Им не составило труда.
При свете дня протянут руку,
Но ты её не принимай,
Лишь солнце сядет за травою,
Ты тень к себе не подпускай.
Иначе клацнут над тобою
Острее стали их клыки.
Тогда тебе уж не сбежать
И не принять своей судьбы.
***
— Что ты делаешь?
беззащитное эхо скользнуло во мрак
— Убиваю бабочек…
и мрак его поглотил
***
В комнате раздался пробуждающий вопль будильника. Для многих этот звук казался раздражающим, разрушающим ночные грёзы и вынуждающим заниматься тем, чем совершенно не хочется в шесть утра. Но владелец именно этого ненавистного предмета не был зол. Он мягко коснулся выключателя и сразу же выполз из заботливых объятий пухового одеяла. Без резких движений дошел до открытого окна, и свежий, слегка влажный воздух наполнил грудь юноши. Озорной ветер коснулся медных, взлохмаченных после сна волос. Птицы, певшие свои серенады с поздней ночи, умолкли. На юном лице красовалась белёсая улыбка, казавшаяся какой-то вымученной и совсем неестественной. Она не была кому-то адресована, словно её обладатель хотел убедить самого себя в том, что он получает истинное удовольствие от такого раннего пробуждения. В зеленовато-желтых глазах же отражалась тоска, придававшая им серость, делавшая редкий цвет радужки совершенно невзрачным и тусклым. Даже случайно упавший луч света не смог придать им яркости, лишь заставил зажмуриться и отвернуться.
Солнце неспеша обволакивало округу, накрывая однотипные дома и дорогу простыней из теплого света. Непослушные лучи забирались в самые крохотные щёлочки, игрались и будили тех, кто не успел от них скрыться.
Ранняя пташка уже успела привести себя в порядок, бесшумно спуститься вниз по лестнице и выпорхнуть на свободу, где уже ожидал мокрый от мороси асфальт. Пенистая подошва с постоянным темпом отпружинивала вверх. Хотелось сделать прыжок и взлететь. Расправить крылья, поддаться ветру и стать с ним одним целым, заполнить им все пусто́ты внутри себя. Но оставалось лишь бежать и бежать быстрее, игнорируя усталость и дожидаясь, когда заглохнут наушники — музыка заканчивалась, а это значило, что пора возвращаться.
Каждое утро начиналось одинаково: он представлял, что счастлив и полон жизни. Какая жалость, что это всего лишь ложь, иллюзия для самого себя и матери — не стоит ей лишний раз переживать из-за хмурой моськи, без дела слоняющейся по дому, лучше уж пусть думает, что её сын — обычный подросток, с огромным запасом энтузиазма на целый день.
Дверной замок щёлкнул так тихо, насколько это вообще возможно, не хотел никого тревожить в такую рань. Но с кухни уже доносился запах свежесваренного кофе и жареных яиц. Она не спала, уже — нет.
— Доброе утро, Джереми, — сонно, но неизменно нежно, как и при любом разговоре с сыном, произнесла женщина, заправив короткую светлую прядь волос за ухо. — Не слышала, как ты ушёл.
Горячий кофе наполнил чашки, посеребрённая ложка загребла сахар и отправила его на неминуемую гибель. Он жалобно булькнул, погрузившись в жидкость, а безжалостный инструмент начал описывать круги, слегка позвенькивая, соприкасаясь со стенками сосуда.
— Не хотел тебя будить, — Джери вздохнул. — Ты можешь вставать позже, совсем не обязательно каждый день готовить мне завтрак, — он наклонил голову вправо и с шутливым укором продолжил: — Думаю, что я достаточно взрослый для того, чтобы разобраться на кухне.
— Не обязательно, — она подошла ближе, положила ладонь на разгоряченную бегом щеку мальчишки, заставив его наклониться, и легонько похлопала, — но я этого хочу, о ком же мне ещё заботиться, если не о тебе?
Юноша прикрыл глаза, слабо кивнул — согласился, вновь признал своё поражение, но это не помешало ему одарить маму признательной улыбкой и насладиться приготовленной специально для него пищей.
Даже если весь мир станет серым и безжизненным, у него всегда останется этот уголок, наполненный любовью и нежностью. Это придавало сил и уверенности, несмотря на то, что в последнее время жизнь стала абсолютно безвкусной, предсказуемой и скучной — удручающее состояние, называемое апатией. Оно мучило подростка с того момента, как ему исполнилось шестнадцать, а значит, прошло уже больше года. Сначала Джери пытался избавиться от этого: посещал различные мероприятия, знакомился с новыми людьми, увлекал себя музыкой и многим другим, но безуспешно. Эта недоболезнь словно вросла в душу и не хотела отпускать. Пришлось свыкнуться и приспособиться, надевать маски, менять их в зависимости от обстоятельств. Может, он бы и не стал притворяться, но при взгляде на обеспокоенное лицо матери, что-то болезненно сжималось внутри. Он не хотел, чтобы она страдала, особенно из-за него. Когда-то мальчик пообещал себе, во что бы то не стало защитить её от всего того, что могло бы причинить страдания этому хрупкому сердцу. Ему нравились лучистые морщинки вокруг её глаз, которые появлялись, когда мама искренне улыбалась или смеялась, тогда её карие глаза приобретали особый янтарный блеск, казавшийся каким-то нереальным и абсолютно волшебным. А вот о её слезах думать совершенно не хотелось… Эти воспоминания были далекими и туманными, но он их помнил. Он всегда будет помнить события десятилетней давности, которые перевернули его детство, разбили его на крохотные разноцветные осколки.