Не покидая сна, Костя забавно морщит лоб и улыбается – неумолимо скользит вниз парализованный угол его рта. Болезнь мужа возвращается к Кате, ничто никуда не исчезало.
Костина перекошенная улыбка отменяет Катино солнце… и котенка, и капель…
Катя сжимает зубы и изгоняет жалость: не смей хлюпать и причитать над этим мужчиной, будь милостива – хотя бы в этом! Ты и так достаточно унизила его.
Четкими отработанными движениями она поправляет Костино одеяло, переворачивает мужа на другой бок, высвобождает его пораженную руку; спешит уйти из спальни.
Пора будить Женьку. Катя ныряет в комнату, заполненную разгоряченным ароматом дочери, жадно лакомится сладостью душного воздуха. Главное, не застрять у кровати девочки. Катя знает за собой такую привычку: любоваться Женькиным сном. Дочка разметалась по кровати, так легко и безопасно сейчас любить ее, так просто давать себе миллион обещаний… В изголовье спящих детей мы все – идеальные родители.
Катя трясет Женькин локоть.
– Вставай, соня! Тебе через час к Арсению Викторовичу выходить! А еще завтракать. Вставай-ка скорее! Женька! А ну не притворяйся, я же вижу, что проснулась. Все! Я ушла! Слышишь?
В коридоре Катю чуть не сбивает с ног Олег. Парень сам на себя не похож: бледное лицо, лихорадочное сверкание глаз. В руках Олега огромная, набитая вещами, спортивная сумка. Катю изумляет неожиданный запах мужского пота: обычно ее постоялец помешан на чистоте, почти вся вода на «утренний душ йога» уходит.
– Олег, Олег! Осторожно! Вы куда несетесь? В такую рань… Тоже мне знаменитое спокойствие йогов.
– Ой, простите, Кать. Я как-то… задумался…
– У вас все в порядке?
– Не знаю! Кать, я не знаю… Мне надо… решить. Надо все это решить.
Олег протискивается мимо Кати; не переставая бормотать, скрывается в сенях. Катю захлестывает тревога за прекрасную принцессу-музыкантшу.
Почему порой вдруг чувствуешь себя предельно старой и искушенной? И раскрываются перед тобой мысли и мечтания чужих людей, их святость и подлость, но ты… Ты совершенно не жаждешь этого знания.
Хотя лучше уж знать про других.
Чем – про себя.
Катя идет на кухню, нетерпеливо распахивает окна – захлебнуться бы холодом этой свежести, улететь в синеву, рассыпаться искрами весеннего дождя! Исчезнуть здесь, там стать чистой.
Отчего так трясет тебя? От сквозняка? Радости?
Вины?
Уже почти месяц, как Катя изменяет мужу. Она спит с Андреем, думает о нем каждую свободную минуту, сверяет мысли по суждениям любовника… Невпопад смеется, целует опешивших животных и радуется весне. Любит?
Любит.
Отказаться от парения оказалось выше Катиных сил. Простить себя – невозможно.
Играя с совестью в догонялки, Катя раз даже попыталась оправдать себя голосом подруги. Но Вика, обожаемая ее разбитная хохотушка, отрезала холодно и трезво:
– Прекрати. У нас в Лисичкино своих не кидают, Катенька.
О, как же ты взбесилась тогда. Ударить хотелось эту праведницу-алкоголичку. Нашла время застегивать пуговицы белого пальто – еще даже перегар не выветрился! Ты даже выдохнула пару раз, чтобы не наорать на моралистку.
– Что так, Викусь? Лисица ваша чертова заругает?
Вика ответила коротко:
– Она даже не заметит тебя, Кать.
Она меня не заметит… Плевать хотела я на их фантомных лисиц. Да и вообще, плевать… На всех… Лишь Костино осуждение мне не пережить.
(Удобно, что муж почти не может говорить, не так ли?) Злилась ты не на Вику, так презирать можно только себя.
В общем, Катя решила… зажмуриться.
Скользнула раскрытой ладонью по воздуху в сантиметре от пылающего своего лица: возвела стену-оберег. Вовне остались: боль близких, данное свекрови обещание, чувство вины.
Чик-чик, я в домике, меня, чур, не салить!
Со мной – лишь счастье мое да любовь.
Хитрюга Катя… Ох, хитрюга.
Хитрого хитрые обхитрят.
Укрытие ненадежно. То и дело штурмуют наши валуны: то скрип Костиной коляски, то блеск агата в перстне. Со дня похорон Катя носит на безымянном пальце кольцо Надежды Михайловны, никак не решится снять.
И есть еще троянский конь: доверчивые глаза дочки, ее безрассудный смех.
Ты знаешь, что проиграешь. Но сладкая неопределенность вопроса «когда» восполняет запас воздуха в твоих легких. Мурашки по коже, трепет в животе. Если успеть зажать руками уши, можно не расслышать ответ…
На антресоли – подальше от кошек – теперь хранится коробка с гомеопатией. Катя привычно забирается на табуретку, отсчитывает нужное количество сладких шариков. Время Костиного приема лекарства она не пропускает никогда: перед смертью Наталья Михайловна составила подробный график лечения сына, Катя соблюдает его с фанатизмом послушницы.