Просто смотрю, как Катя выходит за дверь…
Сборы заняли один вечер – что было Андрею собирать? Полночи он пил да опохмелялся наутро. К обеду уже сидел в салоне «Рендж Ровера», весьма протрезвев от Викиной готовки. Бессмысленно разглядывал тающий снег на крыльце деревенского кафе.
Виктория провожать не вышла – уснула после повторного прощания. Антон с самого рассвета убежал к Женьке.
Никого больше Беров не ждет. Но и тронуться не может: опускает стекло автомобиля – наверное, вслушивается в капель.
Женька прибегает минут через десять. Андрей по привычке ищет глазами ее вечного пажа, но Антона с девочкой нет. Женька замирает возле машины, напряженно всматривается в сердце Андрея. Он не выдерживает взрослой морщины в межбровье ребенка, открывает дверь, со стоном выбирается на улицу. В затылке разливается пульсирующая боль.
– Андрей…
– Да, Женек?
– Вы уезжаете?
– Уезжаю.
Женька опускает голову, ботинком сгребает снежную кашу в расплывающиеся холмики. Андрею кажется: девочка перестала дышать.
– Жень?
– Насовсем уедете?
Хоть раз в жизни – поступи правильно!
Андрей дожидается, когда Женька поднимет взгляд. Говорит уверенно и спокойно:
– Да. Навсегда уезжаю. Так просит твоя мама. Чтобы мы больше не виделись. Она остается жить здесь, с вами.
Женькино лицо плывет, в одночасье лишаясь мышц, углов, страхов…
– С нами?
Страсть к женщине, погоня за счастьем, обретение любви… А на другой чаше весов – детская мордашка, с которой, наконец, соскальзывает изнурительное ожидание беды. Что важнее, Беров? Где болтается цель твоей жизни?
Даже сейчас – ответа ты не знаешь.
Андрей прислоняется к капоту машины – голову ломит просто адски…
– С вами. Катя хочет остаться с вами. С тобой и твоим папой. В Лисичкино… Тоже ищет эту вашу хозяйку волшебной горы… Кого тут все мечтают увидеть? Святую Лисицу?
Женька кивает серьезно, даже строго.
– Да, лису… Тогда я пойду? Я обещала, что быстро вернусь.
Но не уходит.
– Андрей.
– Да?
– Я не хотела, чтоб Фортуна потерялась.
…Проезжая мимо холма, Андрей еще раз смотрит вправо – на несуразные домики Лисичкино.
Странное чувство в районе кадыка, что-то из детства: горло щекочет – к скорым слезам…
Смешно.
Андрей прожил здесь больше года. Но только сегодня – уезжая из деревни навсегда – он, похоже, понял, что движет ее жителями: нелепыми чудаками, раз за разом делающими ошибочный (единственно верный) выбор…
Андрей нащупывает педаль газа…
Рыжий проблеск в кустах.
Ты тормозишь.
Нет там никакой лисы – отзвук весеннего солнца, похмельное воображение глупца…
Смешно же, Андрей, посмейся.
И все равно продолжаешь шарить глазами между стволов берез в поисках ее остроухой морды.
На дорогу выходит твоя белая лошадь.
Глава 49. …Священником
– Это моя Леся. И Тема.
Я стал священником в двадцать пять лет. Закончил медицинский, врачи нужны везде. Сразу ушел в церковь. Послушником. Еще в школе знал, что буду служить Богу. Меня никогда не интересовало мирское. В Боге был смысл, любовь, доброта. Спасение было в нем. Церковь была прекрасным орнаментом, необходимым и величественным. Посредник, дарующий радость соприкосновения с Богом… Меня завораживали церковные таинства. Божье и человеческое они соединяли воедино. Я плакал, когда пел молитвы.
…Потом встретил Лесю, у нас родился сын. Бог остался центром моей жизни. Но семья открыла для меня иную любовь. Порой я даже стыдился ее силы. Тема рос егозой, я обязан был быть с ним строгим… Икону святого Симеона нам подарил настоятель храма в Ивановской области. Я пользовал там одного священника. Тема случайно попал в икону мячом. Удар повредил краску на лике святого. Меня охватил гнев. Я кричал на мальчика, отослал его в детскую комнату. Наутро он заболел скарлатиной. Рвота, жар, сыпь. Диагноз был очевиден. Я был врачом и был священником. Давал сыну антибиотики и молился. Молился. Молился. Часами стоял у церковного алтаря. Тема умер. Ему было пять лет.
Мой Бог умер вместе с ним…
…Леся умерла позже. Вскоре. Я больше не верю в Бога. Уже сорок лет не хожу в церковь – ее стены глушат мои молитвы.
Нам нельзя даже на секунду переставать любить близких. Нельзя переставать любить. Есть во вселенной силы, которые только и ждут нашей ярости, она питает их.
Слышишь, девочка?
Май