Каждый день Катя напряженно вслушивается в их болтовню.
Ритуальное свидание с врагом. Так жертва преступления неделю за неделей ходит в здание суда, болезненно желая вновь видеть лицо своего мучителя. Наслаждаться Его проигрышем. Хмелеть от Его слабости.
Вновь испытывать боль.
Безмолвно вопрошать: почему меня?
Но, возможно, все и не так.
Может быть, совершенно иная сила притягивает тебя, Катенька, к реке. Не месть – родственные узы. Ведь сестры ледяных трещин уже обосновались в твоем сердце, дорогая. Слышишь их возбужденный смех? Слышишь. Река ли, чувства ли… Неважно. Рано или поздно любая гладь (коль поселились в ней Трещины) разрывается бурным потоком.
…и знаешь что? Калечат ледяные волны всегда невинных, простодушно осмелившихся довериться замерзшей реке…
Хватит! Сегодня Катя здесь – по другой причине. Наконец-то набралась мужества поблагодарить колдуна. И вот возвращается с того берега, тасует в голове странные минуты своего паломничества.
Катя отворачивается от реки и делает еще несколько шагов по крепко сколоченным доскам. Невероятно, как Андрею удалось с такой скоростью организовать строительство моста: уже на третий день нового года соединились разомкнутые морозом берега. Почти сразу по мосту заструился прерывистый ручеек невесть откуда взявшихся чужих людей. Еще бы – чудом открылась дорога к Великому Лисичкинскому Колдуну.
Живое НАД замерзшим. Так и надо. Молодец, Андрей.
Молодец, Андрей, молодец, мой Андрей.
Катя закусывает прорвавшуюся улыбку. Самодовольство, конечно, но… Как приятно осознавать, что этот всемогущий богатырь-богатей готов в лепешку расшибиться, выполняя твой случайный каприз.
Позавчера, во время утренней прогулки, Катя рассказала Андрею, как случайно оказалась свидетельницей Наташкиной игры на ксилофоне.
– Ты знаешь – это запредельно было. Я и не подозревала, что из этой штуковины можно такие звуки извлекать. Такая искренняя музыка. Она точно профессионал. Сто процентов! Вот бы услышать, как она на настоящем инструменте играет…
– Ну, вообще-то, Кэти, ксилофон – это настоящий инструмент. В восемнадцатом веке, допустим…
– Ай, ну Андрей! Не умничай. Ты же понял, про что я. Пианино там, например… Рояль.
– Понял, понял! Никогда не дашь знаниями похвастаться. Ладно. Привезу вам. Пианино, например. Или рояль… Интересно, есть гусеницы для грузовиков? Не знаешь, а? Снег слегка мешает.
– Андрей, ты что! Не дури! Я не это имела в виду!
В ответ Андрей потешно заткнул уши, звонко хохоча над ее испугом.
Катя никак не может объяснить себе, почему так радуется смеху своего… друга. Ничего примечательного в веселье Андрея нет. Обычный смех, звонкий, отрывистый, резкий довольно. Разве что – вот это? Он так смешно морщит нос перед тем, как засмеяться: малыши подобным образом удерживают в себе хихиканье во время игры в жмурки. Впрочем, Андрей-то никогда не сдерживается, хохочет от души, до слез в глазах, заражая своей пузырящейся дуростью окружающих. Воплощенная радость жизни, силы, уверенности в себе. Он все делает по полной: до стонов наслаждается едой, смотрит взапой глупейшие фильмы, азартно сражается с Костей за шахматной доской.
У Кати перехватывает горло. Откуда ни возьмись приступ кашля: давится, захлебываясь соплями и слюной. Слишком задержалась она на Андрюшином мосту. Здесь ветрено – вмиг наглотаешься холодного воздуха и дурных видений.
Катя торопливо спрыгивает на берег. Увязая в сугробах, привычно спешит затолкать в глубь сознания мысль о мужчине, который в один жаркий день лишился и силы, и уверенности, и радости.
Разом.
Да что за вечное самобичевание? Не ты же виновата в болезни Кости, в самом-то деле? И, кстати, Катенька (если что), ты никого не предаешь. Посмотри! Дело разваливается на глазах, нет состава преступления. Не запрещено дружить с мужчинами. А Андрей – лишь друг твой. И точка.
(…и еще стресс в больнице, навсегда запечатавший вкус его рта на твоих губах…)
Мне нужна лишь капля отдыха, дайте выдохнуть! Непросто здесь в глуши: страшно и одиноко. Толику веселья! Пожалуйста! Я – честно – не буду жадничать!
Раньше Катя не переваривала психологов с их модными рассуждениями о важности индивидуализма. Человек в ответе только за собственное счастье. Дела других – оставьте другим. Мальчики с оранжевыми шарфами водятся лишь на далеких астероидах. Выдворим их за скобки, вместе с колючими растениями и привязчивыми животными. Катю тошнило от удобства этой культивируемой новым миром «честности»: святым личным границам нынче разве что свечи в храмах не ставят.