– Все в порядке. Ты можешь трогать все остальные. Хочешь – забери себе любую, которая глянется.
Катя покачала головой, ее не интересовали «любые».
– Я на минуту буквально. Хотела поблагодарить вас за…
– Через целую реку перешла – и на минуту? Расточительно. Хотя тебе сейчас и не надо. Ты ко мне позже придешь. Приходи. Я буду тебе рад. А дочку твою не я спас, а ее друг. В первую очередь – он. Потом собаки.
– Антон, да. Я знаю, он за ней в реку полез.
– Видела уже Лису?
– Э-э-э… лису? Н-н-нет. Я, если честно, не очень-то во все это…
– Увидишь. Рано или поздно увидишь. Когда пелена счастья сойдет.
Ответных слов Катя подобрать не смогла, почему-то опустила глаза, ошпаренная стыдом. Старик вдруг ласково погладил ее по плечу.
– Все хорошо, милая. Все у тебя хорошо. Будет хорошо. Живи. Ведь ты живая. А правду ты найдешь. Она рядом.
Наверное, и ходить к нему не стоило. Этому сумасшедшему старику, как и всем, вообще не было нужно Катино «спасибо». Пробираясь вдоль реки, Катя разрешает себе вернуть радость. Прочь, тревога о Косте, ну его, этого безымянного колдуна… Ярко светит солнце, выздоровела дочь, подруга внезапно решила закатить грандиозную вечеринку. Андрей. Катя будет счастливой. И все тут.
Потом – разберемся.
Праздновать «Новый год по лунному календарю» Виктория решила «за неимением других сподручных праздников в ближайшие дни».
– Ты пойми, подружка, – жарко доказывала она Кате вчера вечером, – нам срочно нужна вечеринка. Это пиар-ход! Ты же сама мне это кафе сосватала, надо теперь его рекламировать. Как кому? Всем! И не говори мне, что тебе самой зажечь не хочется, киска-котенок наш городской! Мы же толком ни Новый год не отметили, ни Рождество, ни старый! Теперь оторвемся, закатим двадцать шестого такую гулянку – окрестности запляшут. Обещаю!
Катя отшучивалась, с каждым следующим словом Вики все больше и больше увлекаясь идеей праздника.
Вот и сейчас она ускоряет шаг, пожалуй, даже домой заходить не будет, сразу пойдет в кафе, узнает, не отказалась ли на свежую голову Вика от своей затеи.
Катя усмехается, осознав, с каким трепетом она предвкушает тепло и уютные запахи магазина подруги.
Глава 36. …Анной
Да что они устроили? Это не лунный Новый год, это деревенская свадьба какая-то! Хохот, песни, пьяные пляски… Анна хмуро оглядывает развеселившихся соседей. Похоже, лисичкинцы массово сошли с ума. Вика что, заправила в пироги рубленую анашу вместо капусты с луком? Откуда этот бесконечный беспричинный смех?
Анна отламывает кусок поджаренного теста. Вкусно. Но – лук.
Собрались почти все, разве что пасечника нет да старика колдуна. Они, строго говоря, и не из Лисичкино. Отшельники. Хотя Арсений мог бы прийти, хватит им в прятки играть, деду недолго осталось…
Пожилая парочка напоминает ощипанных, но задорных голубков: шепчутся в углу, прыскают от смеха, чокаются щербатыми чашками. Горе горькое, конечно. Но жалеть Анна их не будет. Она уважает и учителя, и врачиху, зачем унижать стариков слюнявыми внутренними причитаниями? К тому же Николаич последний месяц держится молодцом, после жуткой предновогодней «кутерьмы» он внезапно собрался, обуздал рассеянность, ни разу не уплыл в тусклый альцгеймеровый расфокус. Того и гляди возобновит культурологические лекции. Пару лет назад бывший учитель раздражал Анну привычкой без спроса приходить в гости, усаживаться на скамейку и часами рассказывать про какого-нибудь древнеегипетского клерка. Терпела из-за Наташки, та обожала слушать россказни старого лектора.
Анна не дура, понимает, что улучшение временное, да все кругом это понимают: деменция – односторонняя дорога. И все же. Сегодня влюбленные аксакалы счастливы. И хватит.
Общий гвалт перекрывается заливистым хохотом девчонки. Ну и отощала же она за последний месяц. Анна разглядывает черные круги под глазами Женьки. Соседка потеряла голову в новой «дружбе»: она вообще ребенка кормит или как? Женька-егоза вертится из стороны в сторону, вот-вот свалится с ненадежного насеста – подлокотника инвалидного кресла. Костя придерживает дочь здоровой рукой, улыбается влюбленно. Похудевшая Женька – уменьшенная копия своей чокнутой мамы.
Женька перехватывает Аннин взгляд, обрывает смех, робко таращится ей навстречу, словно спрашивает разрешение на веселье. Анна почти смирилась с тем, что все больше и больше симпатизирует мелкой. Смешная. Храбрая. И понимает собак.
В отличие от своей (чокнутой) мамаши.
Катька приволокла в кафе хромую Пегую. Во что она превратила рабочую псину? Обмотанная серпантином овчарка, лениво развалившись, сидит на попе: как у дворняги безродной, разъехались в стороны лапы, ухмыляется во всю пасть, глаз не сводит со своей Богини. А та – Анна бессильно стонет от злости – время от времени ловко закидывает в наглую пасть кусочки торта. Вытягивая вперед ногу, Катя по-хозяйски треплет уши собаки. Пегая облизывается, подобострастно виляет хвостом. Малинуа! Хвостом! Анна больше не может смотреть на это издевательство над породой.