Ворчание Серафимы Гавриловны насчет ужасной привычки корчить рожи доставляет «голове» такое же тайное удовольствие, как и его школьное прозвище.
Он преподает в старших классах русский и казахский язык, русскую и казахскую литературу. Ахметов получил образование в Ленинграде, в тамошнем знаменитом педагогическом институте. У него есть правило ставить ученику по всем своим предметам одну оценку. У Люды Власенко пятерки по русскому языку и по казахскому, по русской и по казахской литературе. Впрочем, у неё и по всем остальным школьным наукам только пятерки. Зато у Камала широкий творческий диапазон. От пятерок по истории до троек с натяжкой по тригонометрии. Однако у «головы» по двум языкам и по двум литературам он получает единую отметку, — но лишь четверку.
Директор закончил деловой разговор, положил трубку и сдвинул все морщины в выражении самой серьезной заинтересованности.
— Насколько я понимаю, у вас ко мне важное дело. Говорите. Я весь внимание. — Он уселся поудобнее, сложил руки на животе.
Камал вскочил и начал свою речь:
— Самостоятельность школьного комсомола! Но как может расти наша самостоятельность в школьных стенах, где мы помним себя робкими первоклассниками? Где тот рубеж, за которым мы вправе чувствовать себя уже не малыми детьми, а взрослыми юношами и девушками, стоящими на пороге самостоятельной жизни? Вот тут-то нам очень нужно своевременное проявление доверия со стороны учителей. Даже какая-то подсказка: вы уже не маленькие! — Камал энергично взмахнул ладонью и рубанул воздух. — Доверие и самостоятельность — родные сестры!
— Очень правильные слова! — Крупные морщины на просторном лице директора пришли в движение. Они выразили самое высокое восхищение умом Камала Будаева и его манерой излагать точку зрения школьных комсомольцев. — Продолжай, Будаев! Ты отлично начал!
Люда насторожилась: нет ли подвоха в похвале? У Люды из-за её прилежания ум слабо развит, но есть девчоночья тонкая интуиция. Носком сапожка Люда легонько предупреждает Камала, чтобы не перехватывал.
Камал свободно перестраивается с пафоса на задушевный тон.
— Школьные вечера… — говорит он негромко, с придыханием. — Разве нас привлекают на вечера только танцы? Да вовсе нет. Просто хочется быть всем вместе. И даже не сам вечер интересен, а подготовка к нему. Оформление зала, репетиции инструментального ансамбля, подготовка концерта. Так приятно всё делать самим, — Камал прижимает к груди растопыренную пятерню. — Поверьте, Канапия Ахмеювич, мы охотно освободим учителей от лишних хлопот. И это вовсе не значит, что мы хотели бы проводить наши вечера без учителей. Разве мы не понимаем! Допустим, вы нам доверите полностью организацию встречи Нового года в ночь с тридцать первого. Мы каждого учителя персонально пригласим с членами семьи. Напишем красивые открытки. И вас заранее приглашаем, Канапия Ахметович! Вы сами увидите, как совместная подготовка к встрече Нового года ещё больше укрепит дружбу двух десятых классов.
— Очень верно! — Морщины со всего лба сбежались к переносице. — Очень верно говоришь. Дружба двух десятых классов. Продолжай, Будаев!
Камалу надо сейчас действовать как можно осторожней и осмотрительней. Уж слишком добродушно держится «голова». Люда несколько раз толкала оратора сапожком, но Камал не обращает внимания. Он воспарил, взлетел за облака.
Напоследок он выкладывает «голове» самый лакомый кусок:
— И вообще с этого Нового года наш выпуск начинает новую замечательную традицию. Мы решили, что в новогоднюю ночь ровно в двенадцать часов мы запечатаем конверт, в котором…
Камал делает длинную паузу, но «голова» не торопит, он покачивается в кресле, и щелочки меж припухлыми веками вовсе сужаются.
— …в котором, — Камал набирает в грудь побольше воздуха, — будут лежать наши письма в будущее!