Генок показал из рукава длинный нож с рифлёной рукоятью. Сказал тихо, глядя в пол:
— Я его в колодец кинул, в заброшенный… — потом встал и равнодушно сказал: — Пойду поблюю, не могу больше. Он такой… мягкий оказался…
Генок вышел. Мы остались сидеть. Кто-то из младших захныкал, Светка привстала, не глядя на нас, начала его успокаивать, перелегла поближе.
— Куда пойдём-то? — спросил Тёмыч. Санька пожал плечами:
— Я не знаю. Пойдём. И всё. Серёня, — повернулся он ко мне. Меня зовут Сергей. Ну или Серёня… — ты точно с нами?
— Угу, — буркнул я опять и кивнул. Провёл рукой по ручке на М16. — Давайте спать, а? Поздно уже.
* * *
Мы не договаривались — во сколько встать, всё такое прочее. И меня, например, никто не будил. Просто я проснулся и увидел, что Санька и Светик не спят. Он сидел и проверял магазины к винтовке, а она кипятила чайник. Пахло земляничным листом.
Я что-то буркнул в ознаменование утреннего приветствия, вышел наружу. Было ещё почти совсем темно, туманище, прохладно. Где-то снова грохотал пролетающий самолёт. Я отлил за углом полуразвалившегося сарая, умылся из канавы с неожиданно тёплой водой, посидел немного, думая о том о сём. А когда вернулся, то и Ленок не спала, и Тёмыч с Генком поднялись. Смешно и дико, но о Дрыне никто не говорил и, по-моему, даже не вспоминал.
Девчонки разлили нам чай в консервные банки. Мы съели по две галеты — из тех, что принёс Генок. Он сам сидел хмурый — кажется, пока меня не было, просился с Санькой и тот, похоже, ему отказал.
Пока мы с Тёмычем обувались, Санька со Светиком вышли наружу. Потом, когда на выход двинулся и я, то увидел их. И остановился в дверях.
Они стояли в тумане недалеко от крыльца. По пояс. Неподвижно стояли, молча, ничего не делали, хотя мне сперва показалось, что они целуются. На самом деле Санька, чуть нагнув голову, просто смотрел в лицо Светки. А она своё лицо подняла и тоже… тоже просто смотрела. И ещё Санька держал её руки — обе сразу, спрятав в своих — у себя на груди.
Они были… не знаю. Не умею сказать. И не хочу говорить. Я только попятился назад, впихнул обратно зашипевшего что-то матерное Тёмыча и громко сказа, рискуя разбудит ьмелких:
— Ленок, дай там это…
— Что? — удивлённо спросила она (у неё были красные глаза).
— Это! — повторил я. — Тьфу, блин, забыл из-за вас. Чего стоишь, Тём, пошли!
— Совсем съехал, — тоже не очень тихо сказал Тёмыч.
В общем, когда мы вышли, Светки уже шла обратно к крыльцу. А Санька ждал нас около той канавы.
* * *
Мы опять почти не говорили, как три недели назад, когда шли по лесу все вместе, не зная, куда. Но сейчас были другие причины.
Винтовки мы несли в руках, наготове. За прошедшее время мы худо-бедно с ними разобрались и даже научились разбирать — не полностью, но разбирать. И чистили после каждой стрельбы — слюной, это Тёмыч где-то то ли читал, то ли слышал, что оружие можно чистить слюнями. И он же сказал, что винтовки гавно. Это было правдой, они нередко осекались, и мы долго мучились, прежде чем догадались, что такая пупочка сбоку у приклада — специально для того, чтобы запихать в патронник недошедший патрон. А какое оружие припёр вчера Геныч — мы вообще не знали.
У нас были по две гранаты, у Саньки — пистолет. И у всех ножи, точнее — штыки. И снова странно. Мы ничего не обсуждали, ни о чём не спорили. Как будто всё заранее решили. И как будто никак иначе быть не могло.
Может, и правда не могло.
Мы шли долго. Сперва по заросшей дороге, которая когда-то вела в деревню. Потом совсем лесом, потом вышли на просеку. Полностью рассвело, солнце целиком вылезло из-за горизонта. Я, если честно, даже подумал — заблудимся, не вернёмся же. И как раз когда я это подумал, впереди замаячил просвет.
Нет, это оказалась не деревня, про которую рассказывал Геныч, а дорога. Асфальтовая, по другую её сторону — метрах в сорока от нас — лежали несколько сброшенных под откос легковых машин, сгоревших, чёрных. А слева — метров за сто от нас, от кустов, в которых мы стояли — ехала ещё одна машина. Небольшая, оливково-зелёная, с развевающимся голубым флажком. В ней сидели трое — двое спереди, один сзади, опершись локтем на задранный в небо пулемёт…
…Мы их убили.
Мы стреляли стоя, не прячась, когда машина почти поравнялась с нами. Винтовки мягко выговаривали "ду-дут, ду-дут", почти не отдавая в плечо. Мне в лицо летели гильзы Санька. Машина перевернулась и, падая, перерезала пополам уже мёртвого водителя. Пулемётчик, которого выбросило из автомобиля попаданиями в грудь, лежал на дороге. Третий долетел почти до наших кустов и рухнул в траву.
Ду-дут, ду-дут, продолжал стрелять Тёмыч, пока Сашка, обжигая пальцы, не пригнул его винтовку за ствол в землю.
Бум. Машина загорелась неярким пламенем, без киношного взрыва.
Мы стояли и смотрели, как она горит. Потом пошли на дорогу.
Пулемётчик оказался огромный негр. Определить, к какой армии принадлежали убитые, мы сначала не могли — флажок на машине оказался голубым ООНовским. И только когда я рассмотрел на разобранном пулей рукаве того, который долетел почти до наших кустов, тоже негра, зелёно-бело-зелёный флажок, то машинально сказал:
— Нигерийцы.
— Один хер, — Санька уже потрошил патронную сумку убитого. Мы с Тёмычем подобрали два "калаша" и пробовали подлезть к джипу, но не смогли — бледное пламя было очень сильным. — Гранаты возьмите, вон там висят…
— Тихо! — выдохнул Тёмыч. — Мотор!
Мы, не сговариваясь, дернули обратно в кусты. Но остановились почти сразу. Переглянулись. Лица у моих дружков были возбуждёнными и испуганными.
— Один, — прошептал Тёмыч, как будто нас могли услышать. — Давайте ещё, а?
— Посмотрим, — так же шёпотом ответил Санька, и мы, крадучись, вернулись к дороге.
Грузовик — большой открытый старый "бивер" (так сказал Санька, который увлекался разными ездящими штуками) — появился минут через пять. в кузове были сложены какие-то ящики. На них сидели двое негров, был установлен пулемёт, в кабине виднелись ещё двое. Я покосился на Саньку. Тот, перекатывая в ладони две маленькие гранаты, смотрел на замедляющий ход грузовик азартными глазами, потом сказал тихо:
— Когда рванёт — стреляйте по всему сразу.
— Ты куда?!. — Тёмыч не договорил — Санька канул в кусты. Мы переглянулись.
Грузовик остановился метров за пятьдесят от нас. Из кузова спрыгнул и, пригибаясь, пошёл вперёд, к трупу пулемётчика на дороге и горящему джипу, солдат. Второй встал и, пригнувшись, навёл на кусты — точно на нас — пулемёт. Мы замерли.
Негр прошёл половину расстояния, всё медленней и медленней. Потом — мы ничего не заметили, без всякого перехода — в кузове дважды грохнуло, пулемётчик исчез, и мы опять начали стрелять. Тёмыч в негра на дороге, а я как-то сразу сообразил и ударил по кабине, точно в лобовое стекло.
Из правой двери кто-то выпал, прыжками ринулся прочь и упал, словно на стену наткнувшись. Со стороны водителя стекло медленно осыпалось внутрь. Застреленный Тёмычем лежал на дороге — спиной к нам, так, как бросился обратно.
Снова всё получилось быстро и просто. Даже странно быстро и просто…
… - Хавка! — Тёмыч выбросил на дорогу один из ящиков. — Хавка-а-а, гля, пацаны, сколько хавки! Бля, бля, бля-а-а! — он даже заскулил. — Не унесём же!
— Брось! — Санька передал мне в руки тяжёлый пулемёт, как у немцев в фильмах про войну. — Брось нахрен, оружие берём, боеприпасы, а жрачки — потом, сколько сможем!
— Да куда нам столько оружия?! — Тёмыч, откусывая от большой сухой печенины, давясь, отпихивая локтем винтовку и другой рукой набивая печенье в карманы.
— Оружие бери, чмо! — крикнул Санька. Тёмыч поперхнулся… и стал потрошить "лифчик" убитого в кузове пулемётчика. — Скорее, не может быть, чтобы не засекли всё это… — Санька посмотрел на небо. — Фляжки надо взять, лифчики снять, давай, ну?!
Когда мы начали спешить, руки сами затряслись, пальцы стали путаться в застёжках и креплениях… Ворочать мёртвых было не противно — никак вообще, как будто это лежали манекены, мы один раз ещё тогда грузили в какой-то магазин, подрабатывали…