Тимур в самом деле был рад вернуться. С первого дня, как оказался в столице, он влюбился в неё — в улочки, где сотни мастеров трудились над красивейшими изделиями из керамики, а оружейники создавали топоры и мечи, в базары с их крикливыми обитателями, в глинобитные дома и мечети. Через Самарканд пролегали торговые пути. Одна дорога вела из иранских земель в Ак-Орду на север, другая — прямиком по бескрайней пустыне Гоби к христианскому Константинополю; приходили также караваны из Египта, Индии, Ургенча и европейских гаваней. Городская жизнь била ключом. С восторгом и трепетом кочевники осматривались по сторонам, снова и снова находя чем заняться.
— Мой господин, — Тимур преклонил колено перед ханом. — Аллах да ниспошлёт вам мира и благодатных дней.
— Аминь.
Грузный, могучий, как лев, мужчина протянул руку для поцелуя, и губы барласа соприкоснулись с крупным драгоценным камнем в кольце.
— Вижу, последняя битва далась нелегко.
— Та битва не последняя. По милости моего хана я не раз отправлюсь в поход.
— Моя милость с тобой, Тимур. Но всё же побереги силы. Мне нужны воины, а не калеки.
С этими словами повелитель прошествовал в верхнюю часть дворца, откуда открывался вид на город. Солнце ощутимо припекало, а приносимый ветром песок обжигал, словно угли.
Хан занял место под навесом, и расторопные слуги тотчас принесли блюда с фруктами и кувшин, наполненный свежим верблюжьим молоком.
— Я ждал твоего прибытия, — сообщил Туглук-Тимур подданному. — До тебя уже дошли вести о восстании?
— Да, господин.
— Таково проклятие всех правителей. Не успеваешь уйти вперёд, как в спину втыкают кинжал, — хан отправил в рот несколько крупных виноградин. — Разбойничий удар! А с разбойниками поступают всегда одинаково: уничтожают под корень. По-другому они не понимают, только когда кровь их семей потечёт реками, тогда они вспоминают о милосердии, и языки охотно развязываются. Предатели — дикие люди, испорченные, жестокие. Не знают ни порядка, ни чести. Нельзя их щадить!
— Даже если предатель был другом? — полюбопытствовал Тимур.
— Особенно если другом!
Острый взгляд могульского владыки пронёсся по высокой ладной фигуре воина. Барлас также, только украдкой, изучал чужое лицо, обнаруживая, как и в прежние времена, решительность, силу воли, некий налёт мрачности. Тимур недоумевал, к чему ведёт весь этот разговор.
— Самарканд как необъезженная кобыла. Легко его не одолеть. Не понять. Каналы, мечети, дома — лишь видимость. Отвлекают от главного. От самой сути. Ты что-нибудь слышал о сербедарах?
— Персидские висельники?
— Безумцы! — бросил мужчина с пренебрежением. — Сброд неудачников! Возомнили себя шахидами, поклялись свергнуть нас и всех наследников Великого хана.
— Да, много лет назад они убили Тук-Тимура.
— Убили? — хан покачал головой. — Их пригласили в шатёр как дорогих гостей, а они лишили его жизни! Нет страшнее греха, чем это!
— Мой господин считает, что они могут угрожать его сыну?
— Ты умён.
Барлас держался настороже: прежде чем отвечать, взвешивал каждое слово.
— Пока я здесь, сербедары из норы не высунутся. Они знают, я не проявлю милосердия. Ни к шейхам, ни к муфтиям: сожгу всех до единого! Жители сами донесут на предателей, поэтому они сидят тихо. Но отсутствием моим наверняка воспользуются, — Туглук-Тимур хан обвёл Самарканд долгим взглядом. — Каждый день в город въезжают караваны из Индустана, Персии, Египта. Лишь Аллаху ведомо, скольким сербедарам удалось здесь осесть. А выкуривать их у меня нет времени.