— Замолчать! — заревел, как медведь, великан Бенвенуто Сфорца. На палубе сразу стало тихо-тихо.
Воспользовавшись минутой, когда все повернулись к столу спиной. Мариам, как белка, вскочила на скамью, с неё — на борт. Пронзительный призывный крик; «Атэ!»[121], как молния, рассёк тишину, и, схватившись за голову, горянка рухнула в воду... Несколько мгновений, и за кормой в прозрачной волне блеснул её затылок и тотчас же погрузился навсегда.
Капитан остановил каракку. Спустил лодку. Мы не нашли несчастной девушки и повернули к кораблю, лёгшему в дрейф. Море было так прекрасно в своей вечной красе, а прекрасная горянка, только что вошедшая в жизнь, уже ушла из неё, гонимая людьми. Над лодкой, сверкая белыми крыльями, пронеслась с плачущим криком чайка; вот она повернула назад и стала виться над каким-то предметом. Наша лодка направилась туда. Это была красивая с деревянной подошвой туфелька. Я взял её с собой на память о погибшей дочери Кавказа…
Лодку подняли. Судну дали ход. Чезаре бесновался; кому-то на проре грозил кулаком; опрокинул графин, и красное, как кровь, вино залило скатерть. Капитан и я стояли у борта.
На проре кучкой стояли матросы и мрачно смотрели на Чезаре. Наконец, он скрылся в каюте, капитан облегчённо вздохнул и направился к рулевому, Вдруг знакомый голос Лауренцио звонко запел:
Толпа с яростью рявкнула:
Как барс из клетки, выскочил из каюты Чезаре с друзьями и с искажённым от злобы лицом крикнул:
— В кандалы Лауренцио! Капитан, в кандалы бестию!
Я, насторожился. На корабле сразу стало тихо-тихо. Вдруг зловещий лёгкий свист пронзил вечерний воздух, и в грудь Чезаре впилась громадная арбалетная стрела. Он охнул и упал на ковёр; несколько судорожных движений, и тело его вытянулось и замерло.
Друзья его бросились в каюты. Капитан остался на месте. Я двинулся к проре. Там вокруг Лауренцио, державшего в руке опущенный арбалет, шумела толпа. Боцман бросился мне навстречу.
— Спаси меня, Франческо: бунт! Меня убьют.
Боцман был тяжёл на руку.
Я прошёл мимо него прямо в толпу, к Лауренцио, отвёл его в сторону и спросил:
— Что затеяли?
— Ты знаешь, что Дориа хотел по приезде в Геную десятка два матросов — по списку консула — отдать под суд. В Пецонде он на нас ещё больше обозлился. Грек Феодосий посоветовал ему арестовать нас в Трапезонде с помощью греческих властей и на «Сперанцу» набрать новый экипаж. Дориа согласился. Это всё подслушал его новый слуга Джузеппе и передал мне. Ты теперь понимаешь, что иначе поступить было нельзя: мы решили освободить судно от лишнего груза.
— Значит, и Джовани, и Бенвенуто, и грек Феодосий тоже?
Лауренцио утвердительно кивнул головой.
— Ну, капитана и боцмана оставьте.
— Этих не тронем. Высадим.
— Ну, делайте, как хотите. Только вот что я вам посоветую...
— Советуй, Франческо: ты наш друг, и никогда не давал нам дурного совета.
— Не делайтесь пиратами. Отправляйтесь к берегам Фракии: оттуда рукой подать до Константинополя. Высадитесь в глухой бухте и пробирайтесь вразброд в Константинополь. В этом человеческом озере вы будете каплями. Если попадёшься, знаешь, где в Генуе можно найти адвоката Аларо. А меня высадите в окрестностях Трапезонда.
Ночь пришла тёмная и тихая. Каракка плавно скользила по чёрным волнам. Мы шли без фонарей. Ночью я слышал на палубе какое-то движение, топот босых ног.
Утром ни Сфорца, ни Пиларо, ни грека на корабле не было.
В дымке утреннего пара на горизонте уже ясно были видны причудливые синие хребты Анатолии. К полудню над морем стал подыматься белый Трапезонд. Круг моих скитаний смыкался.
Лауренцио был осторожен. «Сперанца» взяла западнее и бросила якорь в глухой бухточке. В глубине приютилась греческая деревушка. Она тонула в виноградниках и садах. Спустили лодку. Я распрощался с Лауренцио, с матросами, со стрелками, даже рыжего кота успел погладить и спустился по верёвочной лестнице. В лодке боязливо жались друг к другу капитан и боцман. Гребцы оттолкнулись от смоляного чрева каракки и быстро погнали лодку к берегу. Лауренцио последний раз взмахнул платком, я ответил ему. Мы расстались навсегда. В деревне мы нашли приют у старика грека. Переночевали. Я нанял мула до Трапезонда и к вечеру без приключений достиг этого города со своими вещами, подарками для вашей матери и для вас, мои дети.
Префект генуэзской колонии ужаснулся случившемуся, снарядил быстроходную каракку, и я через двенадцать дней обнял вас, дети мои, и вашу бедную мать.