Андрей Канавщиков Тамга на сердце
Памяти Энвера Жемлиханова
Семья поэта Энвера Жемлиханова, уроженца богатого татарского рода, имевшего два магазина и два парохода на Волге, попавшего затем в жернова революции и Великой Отечественной, в 1949 году переехала из Магнитогорска в Великие Луки. Тогда, если кто позабыл, нашим общим адресом был Советский Союз, и переезды считались в порядке вещей.
Кто-то ехал сюда, кто-то ехал оттуда, а 13-летний Энвер ехал, чтобы полюбить древнюю Великолукскую землю и состояться здесь в качестве яркого русского поэта. Иные русские меньше любили свои края, чем этот татарин, беспредельно открытый миру и людям:
Вырастал я добрым, не жалел я ласки, Всякой сущей твари не желал я зла. Прислонился в детстве к раскалённой дверце — До сих пор с тамгою левая ладонь. А тамга поболе — от любви на сердце, Потому что злее у неё огонь.И с этой тамгою на сердце Энвер Мухамедович всегда и жил. Страдал от «злого огня» и жил, став в Великих Луках формально первым и единственным поэтом — членом Союза писателей СССР, а фактически той фигурой, которая и сейчас, почти через 15 лет после его смерти, способна вселить трепет в любого местного отвязанного ниспровергателя авторитетов.
Ну, невозможно его свергнуть ни с какого пьедестала, потому как и пьедестала никогда не было, разве что шуточный бетонный куб во дворе общежития Литинститута, который великодушно был пожертвован под будущий памятник Николаю Рубцову.
То сооружение размером где-то два на два метра, оставшееся от какого-то гипсового пионера или девушки с веслом, усмотрели Жемлиханов, Рубцов и другие студенты — Валентин Кочетков, Виктор Чугунов, Игорь Пантюхов, Виктор Козько, Владимир Быковский, Владимир Панюшкин. Стали размышлять, кому бы такой пьедестал был впору, и единогласно решили присудить его Николая Рубцову со словами:
— Пользуйся, Коля, нашей добротой.
Так что даже шуточный постамент — и тот миновал поэта. Да и не стремился Энвер Жемлиханов к каким-либо пьедесталам, охотнее склоняясь за токарным станком местного завода, чем перед иными партийными условностями. А вот образчик его «заводской лирики» — ни слова о партсъездах и о перевыполнении плана, просто сверчок ведёт себе свою незатейливую песенку:
Будто где-то бьётся родничок, Наполняя голубую чашу… Да ведь это песельник-сверчок Одомашнил раздевалку нашу! Средь хламья спецовок не гаси, Утверждай целебное журчанье. Воплощенье избяной Руси, Вот и ты подался в заводчане…Даже за пределами Великих Лук широко известна история, когда после окончания Литинститута Жемлиханова приглашали работать собкором «Комсомольской правды», а он отказался. И стихи на эту тему сочинил, весьма прозвучавшие в определённых кругах:
Врать, как «Правда», — не хочу! Отгорблю и робу скину — Поквитаемся сиречь. Потому ломаю спину, Чтобы душу уберечь…Ну, не было у человека потребности и умения наступать музам на горло. Как иные творцы прятались от неприятных реалий советского быта в дворницких сторожках и в котельных, так Энвер Мухамедович выбрал себе путь станочника. Помимо стихов, увлекался фотографией, прекрасно пел, по слуху мог подобрать на гитаре или пианино любую мелодию.
Вот что рассказывала мне в интервью его супруга Лилия Румянцева, с которой они были вместе с 1962 года:
«Я думаю даже — иногда Энверу было скучно, когда он понимал, что от окружающих он получает гораздо меньше, чем может дать сам. Интересный факт, но до поступления в Литинститут, они с другом за компанию поступали во ВГИК. Толик не прошёл, а Энвер преодолел барьеры и первого тура, и второго. Собрался уезжать друг, беспечно уехал и Энвер, на память оставив документ о выдержанных испытаниях за подписью прославленного Черкасова».
Обаяние этого человека, равно как и обаяние его творчества, — огромны. На него нельзя было долго сердиться даже за дело, до того всё было у него искренне, с особой чистотой и обезоруживающей откровенностью. Он мог подойти к партийному журналисту и сказать тому в глаза: «Когда мы победим, я тебя застрелю». Он мог написать восторженное славословие концу Советской власти в стране, когда иные жевали сопли и ждали, чем всё закончится:
Свобода нынче заново дана. Явилась — возвышая и калеча. Ведь быть рабом в любые времена И проще, и бесхлопотней, и легче. Но в чувствах полновластвует весна, И люди прозревают год от года. А всё-таки, да здравствует Свобода! И всё-таки, да здравствует она.Энвер Жемлиханов был в высшей степени неудобен, ни в карман за словом не лазая, не ожидая, как о нём кто-то подумает и что скажет. Например, получив гонорар за книгу, для него было естественным пойти в известный магазин на Комсомольской и поить там всех присутствующих от пуза. Зачем, почему? А потому, что радоваться жизни нужно, жить нужно!