— Вполне. Моя оценка такая же. При рекламе могут дать даже четыре миллиона. При расчете цены тут все просто. Коллекционная ценность такой короны невелика. Сама работа Фаберже тоже стоит “копейки” рядом с общей стоимостью. Тысяч пять долларов, ну десять, не больше. Вся ценность короны не в работе, а в бриллиантах. Это облегчает вопрос для оценщика. Атрибутировать корону Фаберже здесь, в Союзе, неизмеримо легче, чем панагию. А значит, легче и нацелить “чайника” на ее покупку.
Мельком я подумал, что список Инчутина в таком случае вряд ли понадобится. Кукла на корону? Вряд ли даже самый экстравагантный пассажир — или пассажирка — решился бы выйти в город в короне.
— Не томи, Эдик, — сказал я. — Где плавала эта корона?
— Плавала… Данных об этом очень мало. Ходит малоправдоподобная история про Гиену — пожалуй, самого крупного спекулянта валютой. Он же Евгений Радько.
— Процесс прошлого года? — сказал Ант. — Так, кажется? Он ведь приезжал и к нам, в Таллин, этот Гиена?
— Приезжал. По рассказам, Гиена через своих людей узнал, что корона Фаберже находится в Горьком, у местного доскаря Карунного. Гиена приехал в Горький опять же со своими людьми якобы для того, чтобы сбыть Карунному несколько икон. Во время переговоров Гиене была оказана знаменитая корона. Он предложил за нее Карунному сто тысяч рублей. Карунный сказал, что этого мало. Торг ни к чему не привел, и корона осталась у прежнего владельца. Но, как рассказывают, Гиена во время осмотра подменил корону, подложив вместо нее искусно сделанный фуфель. Узнав об том через некоторое время, Карунный со своими людьми приехал в Москву и предъявил Гиене ультиматум. Так или иначе Карунный был убит, а Гиена, в том числе и в связи с этим убийством, взят. Однако следов этой короны так и не нашлось, и на процессе она не фигурировала. Дальнейшие следы как оригинала, так и фуфеля, если он был, затерялись.
— Ты видел это? — я протянул Ефимцеву записную книжку.
— Да. — Эдик перелистал страты. — Записная книжка убитого Горбачева. Не то слово — видел. А убил на изучение этих записей весь вчерашний вечер. Всю эту книжку я рассортировал и разделил на части. Вот, гляньте. — Он протянул мне и Анту фотокопию.
— И что? — Ант рассматривал глянцевый лист с перефотографированными страницами. — Что-нибудь выудил?
— Ничего. Много номеров, записей, но, если быть честным, ничего интересного среди них нет. Горбачев был мелкой сошкой. Так себе спекулянтишка.
Я вгляделся в фотокопию. Записи, которые можно найти в обычной записной книжке, Эдик разбил на разделы и аккуратно рассортировал в несколько столбцов. В общем, это были обычные имена и фамилии, номера телефонов и адреса, изредка названия учреждений. Конечно, все их не запомнить. “Сберкасса”. “Бармен Серг.”. “Гор. отдел сбыта”. Почти на каждой страничке — несколько женских имен. “Вета”. “Хельга С”. “Линда” (бел. танц. в Кунг.). Таких расшифровок-сокращений было много, после одной, например, “Катя”, в скобках было написано: “с веснушками”. Все эти описи Эдик разбил на три части, заглавие их: “местные”, “иногородне” и “неопознанные”. В этом позднем разделе я насчитал всего семь записей.
— Пока я проверил только часть записей и, естественно, сверил все со своей картотекой, — сказал Эдик. — Интересовали меня в первую очередь только возможные связи Горбачева с крупными валютчиками. Их нет, увы. Одна мелкота.
Насчет мелкоты Эдик прав. Нас должны интересовать только возможные связи Горбачева с крупняком. Вряд ли мелкий спекулянт или кто-то связанный с ним начнет палить из снайперской винтовки с глушителем.
— А может быть, через мелкоту можно выйти на крупных? — поинтересовался Ант.
— Ну, знаешь, таким методом можно пристегнуть к этой книжке целое адресное бюро.
Я подумал. Да, если уж основываться на этих записях, то надо исходить только из того, что есть в книжке. Так сказать, из общего характера записей. И не фантазировать.
— Так-таки ничего нет? — сказал я. — А неопознанные?
— Неопознанные, увы, не обещают ничего интересного. Хотя. — Эдик открыл лист, видимо уже хорошо ему знакомый. — Вот, смотри. Интерес, думаю, может представлять одна запись. Семизначный номер телефона. Двести четырнадцать—пять четыре—одиннадцать. Под ним имя и отчество: Вениамин Михайлович. Конечно, Вениаминов Михайловичей немало на белом свете. Но, понимаешь, в общем контексте книжки такого пижона, как Горбачев, это подчеркнуто уважительная запись. Думаю — она может говорить о какой-то серьезной, солидной связи. Единственное, пока неясно, какого города это телефон: московский, ленинградский, киевский?
— Выяснить это не так сложно, — сказал Ант.
— Не спорю. Выяснить фамилию абонента — да. Но кто он и каким был характер его связей с Горбачевым, посложнее.
— Тут много иногородних адресов, — сказал Ант. — Смотри, вот среди неопознанных: Гдов, Печорск, Валга. И все — небольшие городки у нас под боком.
— Скорей всего это места для отдыха, облюбованные Горбачевым. Скажем, комната, которую можно снять, или что-то в этом роде.
— Но проверить?
— Ну проверить, — Эдик поморщился. — Если ты решил проверять все, что есть в этой книжке, на это уйдет год как минимум. Те же женские имена типа “Света” или “Линда”. Конечно, и среди них можно что-то найти. Но серьезного” — тю-тю, Ант. Вряд ли.
— И больше ничего нет? — спросил я. — Эдинька? Кроме Вениамина Михайловича?
— Есть. Вот видишь, запись: Зенов Григорий Алексеевич.
— Зенов, — сказал Ант. — Зенов. Где-то я эту фамилию слышал. Это, кажется, наш, таллинский?
— Угадал. Товаровед Центрального универмага. Когда-то гремел, был крупняком в мире валютного бизнеса. А потом завязал. Причем давно и прочно. Был крупный процесс, но… за примерное поведение во время следствия Зенов был осужден условно. С конфискацией, естественно. После этого уже долгое время ни в чем не замечен. Работает тихо товароведом по сувенирам.
— Займемся, — сказал Ант.
— Ладно, Эдик. — Я встал. — Спасибо огромное.
— Учти, Эдик, в любом сомнительном случае будем звонить — тебе безжалостно, — сказал Ант. — Сюда и домой, днем и ночью. Так что не взыщи.
— Намек понял.
— Да, Эдинька, и еще, — добавил я. — И это последний вопрос, не пугайся. Эта тройка гостей из Москвы… Все-таки, может быть, они имеют ну, какое-то, скажем, касание к контейнеру?
Вопрос был в точку, и Эдик долго думал. Наконец вздохнул:
— Думаю, нет. Нет, Володя. Прибыть сюда для такого крупного дела сразу после отсидки? Естественно, ручательства не даю, потому что все возможно, и все-таки мыслю — нет.
— А… как на них посмотреть?
— Ну это проще простого. Что у нас сегодня? Среда? Среда. Значит, вечером они наверняка будут, как обычно, в баре ресторана “Виру”. На седьмом этаже.
— Спасибо. — Мы двинулись к двери.
— Да! — сказал вслед Эдик. — Если будете с ними работать, запомните — самый интересный из них Тюля, Губченко. С ним будьте особенно почетче.
В баре на седьмом этаже гостиницы “Виру” все места были уже заняты, хотя вечер только начинался. Я вспомнил — кажется, считается, что в этот бар ходят лучшие девушки Таллина. Не знаю, как девушки, но за стойкой невозмутимо сбивал коктейли Рейн — действительно лучший бармен Таллина. Маленький, сухощавый, он, несмотря на свои пятьдесят лет, чем-то напоминал мне мальчишку. Увидев нас, Рейн кивнул. Помедлив, показал два пальца. Это означало — вам два места? Как только Рейн понял, что угадал, он тут же вытащил два табурета и поставил их с другой стороны стойки. Мы сели, и Ант сказал по-эстонски:
— Рейн, спасибо. И еще, если нетрудно, — два шампаня.
Пока Рейн сбивал коктейли, я не спеша оглядывал зал. Бар этот считался полувалютным. Главным образом иностранцы. Причем большинство из них сидит, как и обычно, за стойкой. За столиками же вразброс — несколько немолодых кутил с подругами. Кроме них, три или четыре совсем юные пары. Мальчики и девочки, одетые, как и положено, по последнему писку моды и сидящие, как и положено, в обнимку. Я продолжал осмотр; тем же самым занимался и Ант. Есть ли здесь хоть кто-нибудь, отдаленно напоминающий любого из тройки: Шакала, Кузнечика, Тюлю? Ерофеева, Фардмана или Губченко? Разобрать это в полутьме, во вспышках цветомузыки да еще за танцующими парами было не так просто. Тем более что мы сидели спиной к залу и следить можно было, только глядя, в большое, заставленное разномастными бутылками зеркало перед нами. Естественно, прежде чем прийти в бар, мы с Антом добросовестно изучили все три фотографии: Тюли — Губченко, Шакала — Ерофеева и Кузнечика — Фардмана, приготовленные Эдиком. Но по опыту я знал, как может быть несхожа фотография из судебного дела с реальным человеком, пришедшим вечером отдохнуть в один из баров Таллина. Получив свои коктейли, мы с Антом почти одновременно выделили один из столиков в дальнем углу. Там сидели трое мужчин и рядом — три молоденькие и действительно очень хорошенькие девушки. Лица всей шестерки были освещены слабо, но пока, кажется, это походило на то, что нам было нужно. Двум из мужчин за этим столиком было около сорока, третьему, который то и дело вставал и танцевал, явно меньше. Это еще точней наводило на нужный след — по данным Эдика, Кузнечик — Фардман был на двенадцать лет моложе своих приятелей Ерофеева и Губченко. Тронув бокал. Ант поморщился и поднял бровь. Он мог этого и не делать. Ант сейчас так явно пытался скрыть, что наблюдает за тройкой, что я понял — Пааво считает, что эти в углу почти наверняка то, что мы ищем.