- Да ладно, - принц снова улыбается, и снова фальшиво - кому, как не мне, знать, как горько он оплакивает свою разрушенную жизнь и карьеру. Случись такое со мной, сама бы улыбалась через отвращение. - Зато ты показала ему, что можешь упорно трудиться. Помнишь любимую поговорку нашего учителя?
- Конечно. “Гений - это один процент таланта и девяносто девять - усердия”.
Наш первый преподаватель повторял эту фразу изо дня в день, наверное, по тысяче раз. Нет, вообще-то, он был ужасно милый, но такой зануда, что каждое его изречение мы за годы занятий успели выучить наизусть.
- Вот теперь мистер Я-Круче-Всех знает, что у тебя есть девяносто девять процентов успеха. А один процент ты ему потом покажешь. Если, конечно, он будет этого достоин.
- Перестань, а? - Эдварда Каллена Дориан возненавидел сразу же, как только узнал о нем. Причиной, думаю, послужила зависть: одно дело - получить травму, разменяв четвертый десяток и успев сделать себе имя в балете, передавать свое мастерство другим и видеть, как твои ученики блистают на лучших сценах Европы, а главное, вне театра вести полноценную жизнь… совсем другое - не дожив до двадцати, навсегда зависнуть на волоске от полной немощности, когда одно лишь падение или сильный удар по спине могут превратить тебя в беспомощного инвалида. Какие уж тут танцы, какая известность… Я его понимаю, но, когда эта желчь прорывается наружу, становится очень неприятно. - Лично он тебе ничего не сделал, вы даже незнакомы. К тому же, как я могла тебя подвести?
Говорят, мы с виду похожи, как брат и сестра. Чушь, конечно. Только в том и сходство, что оба темноглазые и темноволосые. А вот внутри… иногда я думаю, что за эти годы вросла в Дориана, а он - в меня. И теперь я - его ноги, а он - моя непоколебимая уверенность в том, что все будет хорошо. Иначе и быть не может, ведь я живу за двоих. Я должна испытать все то, что ему уже не светит - славу, любовь зрителей, счастье от самого пребывания на сцене. Я не могу его подвести.
И не могу подвести родителей - они никаких сил не пожалели, чтобы осуществить мою мечту: всегда поддерживали меня, оплачивали занятия, даже накопили денег на мое путешествие через океан. Мама даже поехала со мной - и весь этот год была здесь… утешала, когда Каллен мне отказал, помогала искать педагога, который помогал мне отточить мастерство, чтобы понравиться придирчивому мэтру. Очень милый был человек, но малоизвестный; оба мы понимали, что мне нужен знаменитый и влиятельный наставник, чтобы сделать собственное имя.
Отец переехать не смог – он очень держится за место шерифа: работа тяжелая и опасная, но там хорошо платят, достаточно, чтобы хватало и ему, и нам; каждый месяц мы получали денежный перевод и, что еще важнее, письмо, в котором он рассказывал, как нас любит и как гордится мной.
Эти вроде бы мелочи можно не ценить, но перед глазами у меня пример, доказывающий: счастлив тот, кого так любят. У моего парня нет никого, кроме меня; дед, единственный родственник, терпеть его не может, даже в больнице не навестил ни разу… Деньги на лечение выделил, но и только. Дориан смотрит на меня как на воплощение нашей общей мечты, как на смысл жизни. Лестно. Согревает до самого сердца, невольно улыбаюсь в ответ его улыбке – искренней, когда он говорит о любви, фальшивой в остальных случаях.
И я шла сегодня к “мистеру Я-Круче-Всех”, окрыленная благословениями своих учителей, теплыми письмами отца, маминым пожеланием удачи и горящими глазами моего принца. Разве могла я потерпеть поражение?
Комментарий к Глава 1. Прекрасный принц.
У меня есть основания балдеть с пары Дориан/Белла. О, кстати, он один из немногих персонажей “со стороны”, чье имя не потерпело изменений в процессе придумывания фика.))
========== Глава 2. Супергерои. ==========
Мамин рейс в семь тридцать; сейчас пятнадцать минут восьмого. Мы держимся за руки, не в силах оторваться друг от друга.
Я знаю, как ей не хочется улетать и оставлять нас одних в чужой стране, но, с другой стороны, - Чарли, наверное, ужасно одиноко в нашем маленьком дождливом городке: он уже целый год приходит с работы в пустой дом, где его никто не ждет. Так и с ума сойти недолго. А мы уже совершеннолетние, даже почти устроились, и можем хотя бы попробовать пожить самостоятельно… И нас, опять же, двое, на луну от одиночества выть не станем.
- Заканчивается посадка на рейс…
- Да умолкни, дребезжалка несчастная, - с чувством вздыхает мама. Коротко обнимает меня напоследок: - Я так горжусь тобой, милая…
У меня слезы на глаза наворачиваются. Мамочка, спасибо, спасибо тебе за все…
А она, сердечно попрощавшись с Дорианом, уже бежит к коротенькому хвостику очереди на посадку. Последняя. Мы провожаем глазами служебный автобус, отвозящий пассажиров прямо к трапу самолета, и идем к выходу из зала. Идем медленно-медленно: во-первых, как обычно, когда очень-очень не хочется даже думать о расставании, сборы оттягивали до последнего, поэтому сегодня ночью спать не пришлось; в четыре утра, застегнув последний чемодан, мы поняли, что если ляжем - проспим до вечера. Во-вторых, в зале яблоку негде упасть, все сиденья, конечно, заняты, а больше часа стоять, переминаясь с ноги на ногу, - даже для меня, здоровой, испытание не из легких. Но некоторые же гордые… Мы с мамой делали вид, что не замечаем, как Дориан глотает слезы. У нас это хорошо получается, на Чарли натренировались: папа, даже получив пулю в живот и побывав на волоске от смерти, старался нас убедить, что все прекрасно.
Случилось это, когда мне было тринадцать лет, во время одной из операций по обезвреживанию группы наркоторговцев: в Форксе такое не редкость, по окрестным лесам шныряет всяческий преступный сброд. Совсем недалеко проходит граница с Канадой, да еще вокруг на много миль - сплошные леса, где так удобно охотиться, обходя закон, или прятаться и прятать запрещенный товар. Полиция вместе с лесной охраной едва успевают следить за порядком - и в каждом доме есть оружие, на случай непрошеных гостей.
В таком городе быть женой или дочерью полицейского - значит, каждый вечер бояться за жизнь мужа или отца. Почему он задерживается? Почему до сих пор не позвонил, ведь мог бы хоть предупредить, что не придет вовремя? Не пора ли звонить в больницу - или лучше сперва соседке, узнать, не объявлялся ли ее благоверный? Иногда Рене сидела у телефона до поздней ночи, дожидаясь звонка. Потом, когда я подросла, караулить телефон мама иногда поручала мне, а сама в это время мерила шагами прихожую с бейсбольной битой наперевес.
В тот вечер мы, как всегда, ждали Чарли. В первом часу ночи мама попыталась было отправить меня спать, мол, завтра в школу, но не слишком настойчиво - чтобы спорить и убеждать, нужны силы, а их она вкладывала в ожидание.
Ближе к двум часам послышались выстрелы. Рене опрометью бросилась к телефону - обзванивать своих подруг по несчастью: может, ей послышалось?
Где-то после двух к дому подкатил фургончик Майка Ньютона - по городу прокатилась весть, что в перестрелке в лесу есть убитые и раненые. Отец Майка и кто-то еще из мужчин, у кого были большие машины, собирали жен полицейских, чтобы сопроводить их в больницу. Я, разумеется, тоже поехала - не могла оставаться дома.
Помню, как мы сидели на скамейках в коридоре, ждали, ждали… Вместе ждать было немножко легче.
Потом вышел доктор - подходил к каждой семье, что-то тихонько говорил… одни благодарили Бога, другие начинали плакать, третьи сидели, не до конца понимая, что произошло. Те, до кого еще не дошла очередь, не знали, что и думать; у мамы слезы сами текли по лицу, а она даже не замечала.
Нам сказали: жив. Нам сказали: состояние тяжелое, лечиться придется долго, но Чарли не умрет. Помню, я вскочила со скамейки и крепко-крепко обняла этого чудесного доктора в измазанном кровью халате, который спас моего отца.
А через три дня папа позвонил нам из больницы. Уверял, что все хорошо, просто “подлатать нужно Железного Дровосека, давно пора было подлатать” - а у самого голос был тихий, едва слышный.