ЕЛЕНА. Он повёрнут на женщинах. Это его конёк. Я слышу его мысли. Всегда знаю, о чём он думает. Могу читать по глазам. Его начинает бить дрожь — я это вижу! Вижу его сердце: оно колотится, как овечий хвост. Он всё отрицает. Но лишь потому, что трусит. Он трус. Ему кажется, он способен провести меня вокруг пальца. Меня это убивает! Поскольку я знаю правду. Общение с женщинами — вот его первейшая необходимость. Всё время зыркает по сторонам. Когда приспичит — он бесконечно может тараторить с какой-нибудь профурсеткой по телефону. Он жаждет этого. Гадина! Он прямо весь съёживается и из кожи лезет вон, чтобы понравиться. Извивается, как червяк. И к тому же краснеет! Надо видеть, как его лицо покрывается краской. Казанова хренов! Мужчина — и краснеет! Меня мутит при виде его кокетства. А он и не думает как-то скрывать свою пылающую рожу! Жалкий тип! А я словно перестаю существовать. Как будто он набрасывает на меня одеяло и бьёт ногами в живот.
ВИКТОР. Иногда со стороны я наблюдаю их взаимоотношения: Елены и матери. Феерический спектакль! (Пауза.) Они пугают меня до смерти.
ЕЛЕНА. Не знаю, правда ли, что мама довела папу до самоубийства?.. Может быть. Бедная мама! Она поставила жирную точку. Её главенство было неоспоримо. Дом она взвалила на свои плечи. Она держала под контролем наши жизни. Папочке просто не давала дышать. Она точно знала, чего хочет. И всегда была права. Папа не мог принимать спасительные для него решения. Ласковый нежный человек… Мама делала всё, что должна была делать. Когда они ехали в машине, она не давала ему повернуть налево, если этого хотел он. Даже если она сама хотела того же. Если он хотел повернуть налево, мама настаивала на правом повороте. Настаивала до того, пока он не поворачивал направо. Так они катались по всему городу, не способные доехать до цели. Ну не бред ли? В какой-то момент её тотальный захват стал очевиден. Мы не могли дышать без того, чтобы она не указала — как это делается. (Пауза.) Что мне делать? Так хочется, чтобы кто-нибудь подсказал, что же мне делать?
ВИКТОР. Что мне делать? Я с ней разговариваю, но — как об стену горох. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Я говорю: чёрное, она говорит: белое. Никак не могу пробить эту стену.
ЕЛЕНА. Мама всегда говорила, что вот — вот взлетит. Что она на грани. Что это может произойти в любой момент. Ещё немного, чуть — чуть, и через долю секунды она оторвётся от пола. Мурашки бежали по коже, тяжесть тела скапливалась внутри неё. Она чётко ощущала, что, когда в этот центр притечёт весь её вес, — она сможет контролировать себя до такой степени, что взлететь не составит никакого труда. Вот как просто и легко. Пу-у! — и её нет. У самой черты, на краю, ей всего-то нужно собрать себя для последнего прыжка. Она была уверена, что сможет! Я была маленькой девочкой тогда.
ВИКТОР. Не вздумай говорить с ней о родителях. Не стоит. Зачем нарушать свой душевный покой? То есть, можно сказать: «Звонила твоя мама», или «Твой отец уже купил хлеба». Но не пытайся делать выводы. Не пытайся что-то уточнить. Не задавай наводящих вопросов. Это запрещено. О самом существенном — молчок! Ты не в курсе — разговор окончен.
ЕЛЕНА. Удивительно, как несказанно красива была моя мама в молодости! Она и до сих пор несказанно красива. Кто может подумать, что ей за шестьдесят?! Палец в рот не клади. Она постоянно всех укоряет своей энергией. «Я могу оббежать вокруг вас, дохляков, тысячу раз, пока вы доползёте до своих нор», — так она говорит. Ещё она говорит: «Я старше… этой, как её?.. ну, что напротив…на пятнадцать лет, а она в сравнении со мной — труп. Ты только посмотри на мои ноги!» Она закатывает свою юбку до бедра и выставляет ногу словно стрелу. «Я держу себя в великолепной форме. Как будто возраст имеет значение?! Фи! — я даже не знаю, сколько мне лет!» Моя мама удивительна!
ВИКТОР. В детстве она хотела стать балериной. Себя она представляет так: лёгкая, миниатюрная, подвижная. Она видит себя летящей по воздуху, элегантно застывшей в прыжке… Или то, как она крутит пируэты. Или грациозный танец рук… Её мать обожает Майю Плисецкую. Всегда, когда возможно, бегает на выступления Майи Плисецкой. Так было испокон веков. Это семейный бзик — Майя Плисецкая. Она брала уроки балета с шестилетнего возраста. И педагог была в восторге от неё. В один прекрасный день её мать заехала за ней, чтобы отвезти домой. Одного взгляда на мамочку оказалось достаточно, чтобы преподаватель сказала девочке: «Вон отсюда! Чтобы ноги твоей здесь больше не было!» И добавила матери: «Вы зря тратите моё время».