— Не может быть, Линкольн. Клэр была...
Он кивнул:
— Одной из тех, кого я направил на место преступления на Уолл-стрит. Она погибла от бомбы Танцора.
Поэтому-то он и был так одержим Танцором. Поэтому так стремился его поймать. Месть самой чистой воды.
— Вот так, Закс. Перси здесь ни при чем. Я безумно хотел провести с тобой ту ночь — и проводить вместе каждую ночь, — но не мог рисковать полюбить тебя больше, чем уже люблю.
Линкольн Райм думал, что злосчастная дубовая балка, перебившая ему позвоночник, еще страшнее покалечила его сердце. Но в ту ночь, когда Закс прижималась к нему, он понял, что ошибался.
— Ты ведь понимаешь меня, Амелия? — прошептал он.
— Обращаемся друг к другу исключительно по фамилии, — заявила она с улыбкой и подошла к постели. Наклонилась и поцеловала его в губы. Он вжался затылком в подушку, но в конце концов ответил на поцелуй.
Ее сумочка упала на пол. «Глок» отправился на столик у изголовья следом за часами и курткой.
Они снова поцеловались. Он отвернулся.
— Закс... риск слишком велик!
— Риск — благородное дело, — ответила она, глядя ему в глаза. Затем выпрямилась и пошла к выключателю.
— Стой, — окликнул ее Райм и отдал команду компьютеру: — Выключить свет.
Комната погрузилась в темноту.
* * *
ДЖЕФФРИ ДИВЕР
«Свою первую книгу я написал в 11 лет, — заявил Джеффри Дивер на недавней интернет-конференции. — Книгу я писал два дня, а потом целый месяц разрисовывал ее обложку». Затем в писательской карьере Дивера наступил значительный перерыв, за время которого он успел окончить юридический факультет и поработать адвокатом. Возобновив литературную деятельность, Дивер создал 14 детективных романов, в числе которых и такие всемирные бестселлеры, как «Могила девы» и «Собиратель костей». Во время конференции один из читателей посетовал, что, взявшись за книгу Дивера, не может уснуть, пока не дочитает ее до конца. На что писатель ответил: «Для того я и пишу».
ДОРОГА ДОМОЙ
Дебора Смит
Рони Салливана никогда не было дома. У Клэр Мэлони всегда были и дом, и большая любящая семья.
Еще детьми Рони и Клэр полюбили друг друга. Их чувство прошло испытание горем и долгой разлукой.
В конце концов любовь помогла им найти одну, общую для обоих дорогу домой.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Пролог
Я предполагала, что со временем стану эдакой пожилой дамой, из тех, что беседуют с помидорными кустами и покупают своим кошкам свитерочки. Мне едва исполнилось тридцать, но, зная, кто я и откуда, я могла прикинуть, что из меня получится. Старушка со странностями, которая красит губы алой помадой и рассказывает правдивые истории про свою семью. Обо мне бы говорили: «Да, да, она всегда была немного не в себе. Вы понимаете, что я имею в виду».
Я представляла себе, как буду сидеть в кресле-качалке на веранде дома для престарелых журналистов, особняка, стилизованного под середину прошлого века, потягивать бурбон с кока-колой и рыдать о Роне Салливане. В последний раз я его видела, когда мне было десять лет, а ему пятнадцать. С тех пор прошло двадцать лет, но я всегда о нем помнила и знала, что не забуду никогда.
— Хочется верить, что у Ронни жизнь сложилась, — время от времени начинала мама, а отец, опуская глаза, кивал, и тему закрывали. Они чувствовали себя виноватыми в том, что приложили руку к изгнанию Ронни, и знали, что я не могу их простить. В остальном мы прекрасно понимали друг друга, что для меня было очень важно, особенно после того, как прошлой весной меня привезли из больницы домой — я тогда чувствовала себя безнадежной неудачницей.
Два моих старших брата, Джош и Брейди, о Роне вообще не говорили. Когда Рон Салливан жил у нас, они учились в колледже и дома бывали редко. Но два других брата вспоминали о нем всякий раз, подстрелив на охоте оленя.
— Этот в подметки не годится тому, что завалил Рон Салливан, когда мы были мальчишками, — говорил Эван Хопу.
— Да уж, — мрачно вздыхая, соглашался Хоп. — Тот был всем оленям олень. — Чем меньше были рога у их добычи, тем больше они убивались.
Что до остальных родственников — и с папиной, и с маминой стороны ветви фамильного древа были такими спутанными, а корни такими глубокими, что оно походило на старый развесистый дуб, — то для них Рон Салливан был размытым отражением их собственных предубеждений, сожалений, пристрастий. Насколько хорошо они его помнили, зависело от того, как они воспринимали ту, прошлую жизнь и себя тогдашних. Большинство из них избегали этих болезненных воспоминаний.
Но мы с Роном остались навсегда вместе, примером живым и трагическим — именно так нас запомнили жители нашего маленького, затерянного в горах Джорджии городка, где люди хранят память о грустном так же бережно, как прабабушкин фарфор. Кстати, стекло и фарфоровый сервиз моей прабабки сложены в сундуке на чердаке у родителей. Мама в глубине души лелеяла надежду, что когда-нибудь они мне пригодятся, что ее единственная из пятерых детей дочь чудом превратится-таки в настоящую даму, из тех, что ставят на стол фарфор, а не пластмассу.
Да, надежда была... Но то, что произошло с Роном Салливаном и со мной, изменило и мою жизнь, и мою семью. Именно благодаря ему мы увидели себя такими, какими были на самом деле, людьми одновременно добрыми и жестокими, а сочетание это столь же неразделимо, что и узы крови, брака, времени. Я пыталась его спасти, а вышло так, что он спас меня. Его уже двадцать лет как могло не быть на свете — тогда мне ничего не было об этом известно, — но я знала, что из-за него жизнь моя замкнется в заколдованный круг: я всегда буду ждать его возвращения.
Самые тяжелые воспоминания — о том, чего так и не случилось.
Глава первая
Началось все в тот год, когда на карнавале в День Святого Патрика я танцевала чечетку в костюме гнома-лепрекона, а Ронни Салливан приставил ржавый перочинный ножик к горлу моего кузена Карлтона. В том же году распались «Битлз», солдаты Национальной гвардии застрелили четверых студентов Кентского университета, а Джош из Вьетнама писал Брейди, кончавшему школу: «Только не вздумай идти добровольцем. Во всем этом дерьме нет ничего патриотического».
Мне тогда было всего пять лет. Я жила в мире замкнутом, самодостаточном, обеспеченном, очень южном, крепко-накрепко связанном с землей и с семьей, — все мои родственники были потомками ирландских иммигрантов, поселившихся в Джорджии лет сто тридцать назад. Я чувствовала себя в центре жизни, события которой разбегались вокруг меня ровными кругами.
На карнавале в День Святого Патрика, который устраивали у старого загородного павильона, семейство Джейси торговало сандвичами, печеньем и пуншем, разложенными на столиках неподалеку от сооруженной в павильоне сцены. Оркестр «Даун маунтин бойз» играл блуграсс, а младшая группа танцевальной студии моей тетушки Глории, наряженная в костюмы лепреконов, била чечетку.
Мама фотографировала меня за этой каторгой. Танцы не были моим призванием. Я вечно сбивалась с ритма и к тому же терпеть не могла коллективных выступлений, предпочитая быть сама по себе.
Мои подружки под аккомпанемент пластинки с каким-то ирландским танцем прошаркали наш последний номер. Я посмотрела в зал и увидела в толпе у самой сцены высокого десятилетнего мальчишку, неряшливо одетого, с грязными темными волосами. Рон Салливан. Ронни. Даже в маленьком городке каждый занимает определенное место на крутой общественной лестнице. Мои родители стояли на самом верху. Ронни и его отец — на ступеньках в подвал.