Мы шли мимо сосновых рощиц, росших на спускавшемся уступами западном склоне, по которому было легче всего подниматься и на котором кто-то из Малоуни в стародавние времена разбил пастбища для скота. Все остальные склоны заросли лесом, и каждую весну мы любовались из долины на белые облачка цветущего кизила и розоватые ветви лавра. Осенью склоны становились золотисто-багряными. А в начале зимы, когда мы с Ронни и дедушкой туда отправились, Даншинног была мрачной и серой.
— Расскажи Ронни, откуда у горы такое название, — попросила я дедушку.
— Это все из-за сидов, — усмехнулся дедушка.
— Сиды — это ирландские феи, — объяснила я Ронни.
— Сиды помогали лисам по ночам спускаться в долину и воровать у Малоуни кур, — продолжал дедушка. — Они надевали лисам на лапы носочки, и люди не слышали, как те пробираются в курятники. Каждую ночь феи собирали цветочные лепестки и обматывали ими лисьи лапы, а утром, когда лисы возвращались на гору, феи прикрепляли лепестки на место, чтобы люди не прознали про их хитрость.
— Это были лепестки наперстянки, — вмешалась я. — Понимаешь — «на персты», то есть на пальцы, вернее, на лапы.
— Наши предки решили, что надо уважить и лис, и фей, — закончил дедушка торжественно. — Поэтому они назвали гору Дун-шионнах-сидх, что по-ирландски значит «крепость лис и фей».
— Но это было трудно выговорить, — добавила я. — Так что теперь мы называем ее просто Даншинног. Ну, как тебе история?
Ронни задумался. Засмеявшись, он бы уронил себя в глазах Малоуни.
— Похоже на правду, — сказал Ронни.
Зеленые ветви омелы остались только на самых верхушках, напоминая о давно прошедшем лете. Дедушка достал из рюкзака дробовик, и они с Ронни стали по очереди стрелять по веткам. Мы набрали полный мешок омелы, но одну веточку я оставила себе.
У меня был свой ритуал, который я исполняла каждый раз, когда мы собирали омелу.
— С кем мне целоваться? — спросила я.
Дедушка рассмеялся, наклонился ко мне, и я, держа омелу над его головой, поцеловала его в щеку, а он поцеловал меня. Потом я взглянула на Ронни: настала его очередь.
— Иди сюда.
Он замялся.
— Спорить бесполезно, — сказал дедушка со смехом. — Клэр это делает каждый год.
Ронни пригнулся. Рука моя, державшая омелу над его головой, дрожала. Я быстро чмокнула его в подбородок.
— А теперь ты меня, — велела я тоненьким голосом.
Он меня никогда раньше не целовал, и я не знала, решится ли сейчас.
Ронни взглянул на меня, наши взгляды на мгновение встретились, и он легонько коснулся губами моего лба.
Меня словно огнем обожгло, и захотелось взлететь.
— А теперь — за мной! — сказал дедушка.
Он провел нас через луг на гранитную площадку над обрывом. Перед нами лежали знакомые поля и пастбища, виднелся наш дом, а за ним — амбары и птичники.
— Хорошо здесь, — сказал Ронни хрипло. — Стоишь надо всем миром. Да, теперь я верю — это место волшебное.
У дедушки был свой ритуал. Он достал из нагрудного кармана свистульку и сыграл нам «Земную благодать», песню, которой когда-то его научил его дедушка.
Мелодия, нежная и тягучая, лилась над горами, и ветер нес ее дальше, в долину. У меня мурашки по спине побежали. «Блуждал во тьме, но дом обрел, был слеп я, но прозрел...» У Ронни сияли глаза, лицо светилось изумлением и восторгом.
Тогда, на вершине горы, он узнал волшебство, приобщился к традиции, которой ему так не хватало. С тех пор Даншинног стала нашим — его и моим — заветным местом.
Рождественским утром я всегда вставала первой и в пушистых розовых шлепанцах и ночной рубашке мчалась вниз. В доме стояла торжественная тишина — тишина ожидания. Я тихонько открывала дверь в гостиную и одна входила в рождественское царство.
Но на этот раз, спустившись вниз, я сначала отправилась к двери Ронни и стучала в нее, пока он наконец не открыл.
— Что случилось? — спросил он спросонья.
— Ничего. Рождество наступило. Пошли!
— Подожди, я оденусь.
— Нет-нет, в Рождество никто сразу не одевается. — Я смотрела на него в дверную щелку — мне было ужасно любопытно узнать, в какой пижаме он спит. На нем была серая фуфайка с растянутым горлом и застиранные серые кальсоны с дыркой на колене. — Ты замечательно выглядишь, — заверила я Ронни.— Ну, скорее, пока все не проснулись.
Он вышел в коридор, и я повела его в гостиную.
— А теперь — смотри! — Я потянула за медную ручку и распахнула дверь.
Мы ступили в Страну чудес.
У камина, в котором потрескивали поленья, стояла сверкающая огнями и блеском мишуры ель. Подарки в ярких обертках, положенные под елку простыми смертными, за ночь превратились в дары гномов. Из приемника лилась чудесная рождественская музыка.
Услышав за спиной взволнованное дыхание Ронни, я обернулась к нему. Лицо его светилось радостью.
— Никогда не думал, что когда-нибудь такое увижу. Разве что по телеку.
— Все-все настоящее, — сказала я гордо. — За то, что я проснулась первой, мне разрешается открыть один подарок до того, как все встали. Значит, и ты можешь открыть один из своих.
Он изумленно и недоверчиво посмотрел на меня:
— Мне тоже есть подарки?
— Ну конечно! — Я бросилась к елке и вытащила из груды подарков коробку, перевязанную золотой лентой. — Это от меня, — сказала я, протягивая ему коробку.
Он замер на мгновение, а потом присел на корточки и достал из-под елки маленькую зеленую коробочку.
— А это тебе от меня.
Мы обменялись подарками и уселись рядышком у камина.
— Ты первый открывай, — велела я.
Ронни очень осторожно, чтобы не порвать, развернул бумагу, открыл коробку и достал синий свитер, который я для него выбрала.
— И молью не изъеден, и пахнет новым, — сказал он, восхищенно рассматривая подарок. — Мне нравится.
Он натянул свитер прямо поверх фуфайки.
— Я хотела подарить тебе что-нибудь интересное, — объяснила я, — вроде охотничьего ножа. Но бабушка Дотти сказала, что тебе понравится это. — Я вздохнула. — А мне кажется, что одежду дарить скучно.
— У меня никогда не было новых вещей, Клэр. Свитер потрясающий! А теперь смотри свой подарок.
Я сняла обертку с крохотной коробочки и открыла крышку. Там был медальон на тоненькой золотой цепочке, настоящий ирландский трилистник размером с десятицентовую монетку.
— Ой! — Я, как сорока, обожала украшения. Мама умеряла мои аппетиты, иначе я бы все карманные деньги спускала на безделушки. — Какая красота!
Я надела медальон, прижала его к груди.
— Это самый лучший подарок в моей жизни! — Я взглянула на Ронни. Сердце мое бешено колотилось. — Я люблю тебя!
— Тс-с-с! — прошептал он и оглянулся по сторонам, словно боялся, что нас услышат. — Я-то знаю, о чем ты, но другие могут понять неправильно.
— А теперь — ты. Ну, скажи!
— По-моему, не стоит говорить это вслух.
— Тогда скажи, что это навсегда.
Он посмотрел мне в глаза и произнес тихо и торжественно:
— Это навсегда.
Перед самым Новым годом я услышала в коридоре повзрослевшие голоса братьев, Джоша и Брейди, приехавших домой на каникулы. Как мышь чует сыр, я почуяла какую-то тайну и, приоткрыв дверь своей комнаты, стала прислушиваться.
— Ты видел, какой у него был взгляд, когда отец сказал ему, что говорил с тетей Бесс и дядей Билли? Он был готов сорваться с места и удрать, пока отец не объяснил, зачем они оформляют эти бумаги.
— Да, паренек непрост.
— Мама говорит, что ради Клэр он пойдет на что угодно. И она права.
— А ты слышал, как его расписывают бабушки? Похоже, они все по нему с ума посходили.
— Смешно все это!
Ронни. Они говорят о Ронни. Я высунулась в коридор и строго спросила:
— Что происходит?
Джош и Брейди осторожно, по-взрослому, переглянулись. Я бросила на них уничтожающий взгляд и, едва не разрыдавшись, кинулась вниз по лестнице.