В душе моей затеплилась робкая, трепетная надежда. Я уронила голову ему на плечо и снова всплакнула. Он обнял меня.
— К тому времени, как ты подрастешь, я постараюсь стать таким,как старина Дирк.
День рождения Ронни, а исполнялось ему пятнадцать лет, приходился на последний день марта. Раньше никто никогда не праздновал его дня рождения. Мама твердо решила, что на сей раз все будет иначе, и испекла огромный слоеный торт с глазурью, украшенный голубыми сахарными розочками и пятнадцатью голубыми свечками.
Когда я внесла в кухню торт с зажженными свечами и поставила на стол перед Ронни, на лице его появилось выражение, которого я раньше никогда не видела. Это было не просто удивление и благодарность, это было осознание чего-то, прежде неизвестного, того, что такое семья — люди, которые собираются за большим столом и радуются тому, что много лет назад ты появился на свет.
— Загадай желание и задуй свечи, — сказала мама.
— Пожелай, чтобы весна была дружной, — посоветовал дедушка.
— А летом чтобы дождей побольше, — подхватил отец.
— Она была хорошая, правда? — внезапно спросил Рон.
Все озадаченно молчали.
— Кто? — решилась спросить я.
— Моя... моя мама. Я хочу сказать, она ведь никого не обижала. И если бы все было по-другому, она бы стала настоящей леди, да?
Мама растерянно заморгала, дедушка с папой тоже смутились.
Наконец мама откашлялась и ответила:
— Рон, она была чудесной женщиной и очень тебя любила. Она делала для тебя все, что могла, и она была настоящей леди. Я уверена, она бы сейчас очень гордилась тобой.
Лицо его просияло, он торжественно кивнул и задул свечи.
Грусть, на какой-то момент охватившая нас всех, развеялась. Все заговорили разом, стали поздравлять Ронни. Я бросилась в кладовку и притащила оттуда ворох подарков.
Мама распределила подарки, руководствуясь практическими соображениями — там были кожаный ремень, новые носки, запонки и все такое. Я упросила ее разрешить мне подарить Ронни что-нибудь по-настоящему хорошее. Когда он развернул мой подарок — швейцарский перочинный нож со множеством лезвий, — на губах его мелькнула довольная улыбка. Он открыл каждое из них. Там были и открывалка, и штопор, и даже ножницы. Но для меня это был не просто перочинный нож, это был символ. Многое переменилось с тех пор, как пять лет назад Ронни кинулся с ножом на Карлтона. Теперь бы он этого не сделал, а если бы и сделал, то в руках у него теперь оказался бы отличный новый нож.
Мое десятилетие в мае тоже было днем знаменательным. Утром Ронни положил мне под дверь букет алых гвоздик, и у меня от счастья закружилась голова.
Я не могу точно объяснить, что он во мне ценил больше всего. Наверное, мою искренность, преданность, доверчивость. Я была самостоятельной девочкой, и со мной он чувствовал себя уверенно, иногда поддразнивал, когда надо — защищал, со мной можно было о многом поговорить. Я тогда не замечала ни разницы в возрасте, ни того, что мы мечтаем о разном, потому что моей детской любви не было дела ни до реальной жизни, ни до игры гормонов.
В свой день рождения я не догадывалась о том, что нас подстерегает в самом ближайшем будущем.
Все волшебство наших отношений прекратилось одним жарким субботним днем в начале июня. Стояла духота, густая и
тягучая. Я помню тот день во всех подробностях, помню, как он начался и чем закончился.
Мама с бабушкой Дотти повезли бабушку Элизабет в Атланту за покупками. Папа с дедушкой поехали на ленч в Гейнсвилл. Хоп и Эван пошли ловить окуней. Джош и Брейди еще не приехали на каникулы из колледжа. Ронни остался дома — он возился с мотором старого «фольксвагена», по случаю купленного дедушкой.
Я же должна была сопровождать прабабушку Алису в косметический салон. Ей как-никак исполнилось девяносто три года, и одна она на машине не ездила. Собственно, водить ей вообще не следовало. Она уже не могла без посторонней помощи выйти из своего крохотного «шевроле», к тому же ее надо было предупреждать всякий раз, когда она ехала прямо на какое-нибудь препятствие, например на дерево.
Итак, мы катились вниз по Соуп-Фоллз-роуд, и тут из-за поворота выскочил огромный фургон.
— Осторожнее! — закричала я.
— Спокойствие! — гордо ответила прабабушка, свернула, и «шевроле» правой фарой выбил несколько кирпичей из невысокой изгороди.
Фургон исчез за поворотом, и больше мы его не видели. Следующие пять минут прабабушка возмущалась и кричала, что во всем виноват водитель фургона. Потом она достала из сумочки таблетку нитроглицерина, сунула ее под язык и запрокинула голову. Ее узловатые руки со вздутыми венами заметно дрожали. Меня тоже трясло.
— Прабабушка, миленькая, что с тобой?
— Ничего страшного, просто надо дать сердцу отдохнуть.
— Я пойду позову кого-нибудь на помощь.
Я выскочила из машины и огляделась. Куда идти? Домой? Слишком далеко. А там, за поворотом, ложбина.
Ложбина... Большой Рон...
Времени бежать домой не было, и я помчалась к ложбине.
Я не думала ни о чем, кроме того, что бежать надо быстрее. На повороте к дому я остановилась и перевела дыхание. Никогда раньше я не приближалась к жилищу Большого Рона, никогда не заглядывала в его ужасный трейлер. Мне было не по себе, но я взяла себя в руки.
Я медленно поднялась по ступенькам и постучала в дверь. Вокруг с противным жужжанием вились мухи. Внутри что-то загромыхало, и наконец дверь распахнулась. Передо мной стоял Большой Рон. Волосы у него были сальные и слипшиеся, футболка вся в пятнах.
— Чего тебе? — прорычал он.
— Сэр, разрешите воспользоваться вашим телефоном.
— Зачем это?
— Моя прабабушка попала в аварию. Ей нужна помощь. Ронни приедет и заберет нас.
— Угу.
Он почесал щетинистый подбородок. Глаза у него были красные, щеки в лиловой сетке полопавшихся сосудов.
Он посторонился, и я проскользнула внутрь. На столе стоял вентилятор, гонявший по комнате смрадный воздух. В углу работал маленький черно-белый телевизор, шел бейсбольный матч. Повсюду валялись банки из-под пива и пустые бутылки.
— Боишься меня? — спросил Большой Рон.
— Нет, сэр.
Я присела на диван, и над ним клубами поднялась пыль. Рон плюхнулся в обшарпанное зеленое кресло, рядом с которым на кипе старых журналов стоял черный телефонный аппарат.
Пока я набирала номер, он не сводил с меня насупленного взгляда. Я судорожно сжимала трубку. Ну, подойди скорее!
— Алло! — услышала я голос Ронни.
— Приезжай и забери нас! Мы попали в аварию. Я в ложбине, а прабабушка сидит в машине. Приезжай за нами!
— Клэр, иди на шоссе, — ответил он быстро. — Иди немедленно! Я возьму машину дедушки Малоуни и через пять минут приеду. Клади трубку и быстро на шоссе.
— Хорошо. Поторопись!
Я положила трубку.
— Благодарю вас, мистер Салливан. Я пойду к машине.
Я повернулась к двери, и тут вдруг Большой Рон положил свой железный протез на диван, преградив мне путь.
— Ты с моим сынком разговаривала, да? — спросил он.
Я смотрела на брючину, висевшую на протезе.
— Мистер Салливан, прошу вас, уберите ногу.
Мне было тяжело дышать.
Он не пошевелился. Я тоже застыла на месте. Кровь стучала у меня в висках. Наконец он наклонился ко мне и прошептал:
— Это ты настроила моего сына против меня.
— Нет, — прошептала я через силу. — Сэр, вы ошибаетесь.
— Что в тебе такого особенного? — Он протянул руку и ухватил меня за рукав футболки. — Как ты его охмурила, детка? Наверное, считаешь себя маленькой принцессой, да?
У меня кружилась голова — от духоты, от его мерзкого запаха, от страха.
— Не трогайте меня. Уберите ногу. Немедленно.
Глаза его недобро сверкнули. Он потянулся к моему лицу.
Я ударила кулаком по его мерзкой физиономии.
Он завопил и схватил меня обеими руками. Я завизжала и стала судорожно отбиваться. Рыча и ругаясь, он притянул меня к себе и стукнул по голове так, что у меня искры из глаз посыпались. Несколько мгновений я не понимала, что происходит и где я нахожусь.