Вечером мы с Роном отправились на Даншинног, развели костер и долго-долго сидели, глядя на огонь.
— Прочитай, — сказал Рон, вытащив из кармана старое письмо. — Я написал его, когда Мэтью исполнилось десять.
«Ты когда-нибудь дрался?» — спросил он меня сегодня. У него неприятности — он ударил одного мальчишку в школе. Тот знает, что Мэтью — приемыш, и дразнит его. Мэтью это надоело. Он заехал ему в челюсть и выбил зуб.
Он думал, что я страшно рассержусь. Мне пришлось сделать вид, что я действительно рассердился. Дрался ли я с кем-нибудь?
С тех пор, как вырос, — нет, ответил я.
Я сказал ему, что человека можно ударить только в двух случаях: если ты кого-то защищаешь или должен защищаться сам. По-настоящему сильны только те люди, которые никогда не пускают в ход кулаки.
Я пообещал ему, что, если он не будет драться без причины, я тоже ни с кем не буду драться. На том и порешили.
Я многому научился от тебя, Клэр. Можно даже сказать, что твои родители научили меня, как воспитывать самого себя и как воспитывать Мэтью. Забавно, что я больше всего узнал именно от тех людей, которые сильнее всего меня обидели. А я их так любил.
Я сложила письмо.
— Сегодня ты не нарушил клятвы, — сказала я. — Даже зуба не выбил.
— Всю свою жизнь я учился быть не таким, как мой отец. Мэтью сегодня было за меня стыдно. Я видел, какое у него было лицо.
— Ты должен поговорить с ним, Рон. Должен все ему рассказать.
— Это ничего не изменит.
— Я понимаю, чего ты боишься. Но если ты сам не расскажешь ему про Большого Рона, он узнает это от других. Ты должен ему доверять.
— Скоро я все ему расскажу. И он больше никогда йе будет относиться ко мне по-прежнему. Если я останусь здесь, я ему все испорчу. Может, нам с тобой отправиться попутешествовать, а? Пока все здесь не уляжется.
«Тогда мы никогда не вернемся назад», — подумала я с тоской.
— Когда мы были детьми, — сказала я, — порой мне бывало стыдно за других, за то, как они к тебе относятся. Но за тебя мне не было стыдно ни разу. Ты всегда меня защищал, а я защищала тебя. Мэтью это поймет, когда все узнает.
— А если нет...
Я зажала ему рот ладонью.
— Надо уметь верить, — сказала я..
Я отправилась на ферму повидаться с мамой и бабушкой Дотти.
— Мне нужна Синичка, — сказала я им. — Отправьте куда-нибудь Джоша и Мэтью. Мне надо с ней поговорить.
Мама понимающе кивнула.
На следующий день мы встретились с Синичкой и я повезла ее на Даншинног. Мы сидели у обрыва, с которого была видна вся долина. Стояла жаркая июньская погода.
— Мэтью не понравилось, что мы с тобой встречаемся, — призналась она. — Он решил, что тебя послал Рон уговорить его извиниться.
— Рон не ждет никаких извинений. И самому ему извиняться не за что.
— Нельзя скрывать от приемных детей, кто они и откуда! Этим проблемы не решаются, а только усугубляются.
Я, с трудом сдерживая волнение, рассказала Синичке про то, как рос Рон, про ложбину, рассказала, как на самом деле погиб Большой Рон и что потом сделали мои родители. Когда я закончила, на Синичке не было лица.
— Ой, Клэр, — прошептала Синичка. — Теперь я понимаю Рона. И тебя понимаю.
— Во мне нет ничего загадочного.
— Ты не будешь здесь чувствовать себя дома, если Рон не останется, — сказала Синичка. — Тебе будет казаться, что ты предала его. И, если ты не убедишь его остаться, ты уедешь с ним, но всегда будешь тосковать по дому.
У меня сжалось сердце.
— Он никуда не уедет, — твердо сказала я.
Джош повез Мэтью и Синичку показать соседние фермы. Когда они были у дяди Уинстона, там как раз никак не могла разродиться корова, ребята ей помогли — и на свет появилось два очаровательных теленочка. Мамин кузен доктор Рэдклифф, пожилой ветеринар, приехавший через несколько минут, был просто поражен тем, как грамотно они действовали. Он сразу же предложил молодым постажироваться у него, а года через два они могли выкупить практику.
Я узнала эту новость одной из первых и должна была рассказать о ней Рону. Я уговорила его поехать на крытый мост. Там мы расстелили одеяло и уселись в тенечке.
— Ты теребишь себя за ухо — верный признак, что что-то случилось. Давай, выкладывай, — сказал Рон.
— Все, кто родился и вырос в Дандерри, хоть раз в жизни сюда приезжали. Это традиционное место свиданий. А нам с тобой так и не удалось здесь погулять.
Он обнял меня за плечи.
— При дневном свете здесь вовсе не так романтично, — начала было я, но он, не дав договорить, поцеловал меня в губы.
Что ты там говорила о романтике? — спросил он несколько минут спустя. Мы сидели, с трудом переводя дыхание. — Ну, рассказывай, — велел он.
Я рассказала, и потом несколько мгновений стояла тишина, только слышно было, как журчит река.
— Значит, все решено, — чуть слышно произнес Рон. — Мэтью остается. И я ничего не могу поделать. Разве что убраться с его дороги.
На следующее утро, когда мы проснулись, далеко в горах грохотал гром. Стояла ужасная духота.
— Нам надо обсудить будущее, — сказал Рон.
— Давай сначала разберемся с настоящим. Ты посмотри, какая погода!
Мы вышли на веранду. Небо на востоке было иссиня-черным.
— Мне это не нравится, — сказала я.
Внезапный порыв ветра сорвал стайку листьев с дубов.
— Рон! — Я начинала не на шутку волноваться. — Похоже, это торнадо.
Ветер был таким сильным, что мы с трудом открыли дверь. Рон донес меня до двери между кухней и комнатой, мы сели на пол и прикрыли головы руками.
Ветер уже не шумел, а выл. Отломившийся сук разбил окно спальни, стены ходили ходуном. Все кругом трещало и гудело.
Рон безуспешно попытался заткнуть разбитое окно, но ветер, слава Богу, начал стихать. Небо немного просветлело. Уцепившись за косяк, я встала на ноги.
— Мне надо позвонить домой.
Рон кинулся в гостиную. Я, пошатываясь, побрела за ним. Он протянул мне трубку. Мы с мамой проговорили почти час: она рассказывала, что у них произошло. У тети Арнетты снесло с гаража крышу, на катер Хопа упал навес. Джош, отец, Мэтью, Синичка и Аманда в порядке.
Мы вышли наконец во двор. В лесу повалило несколько десятков деревьев — ураган словно проложил просеку в сторону ложбины. Рон судорожно сжал мою руку.
На повороте Рон притормозил — все шоссе было усыпано ветками.
Когда я увидела, что натворил торнадо, меня охватил ужас. Ураган пронесся от холма над озером прямо к ложбине и разметал насыпь, под которой были захоронены проржавевшие останки трейлера Большого Рона. Я смотрела на это, не в силах вымолвить ни слова.
Рон не отрывал взгляда от ложбины. Он остановил машину, вышел и стал осторожно спускаться по еще мокрому после ливня склону.
— Не ходи за мной! — предупредил он, обернувшись ко мне. — Тебе там делать нечего.
— Нет! Это и меня касается. Если ты меня с собой не возьмешь, я тебе этого не прощу!
На шоссе показался один из наших грузовиков. За рулем сидел Мэтью. Он притормозил на обочине, спрыгнул на землю и крикнул Рону:
— Что ты там делаешь?
— Пойди и уведи его оттуда! — велела я. — Немедленно уведи!
— Что это? Что это такое? — Мэтью растерянно смотрел вниз.
— Это я, — сдавленным голосом произнес Рон. — То, чем я был. И чем всегда буду для тех, кто хочет все забыть.
— Что? — изумленно переспросил Мэтью. — Объясни, я не понимаю. — И он шагнул к Рону.
— Вы оба, стойте, где стоите! — крикнул Рон.
Мэтью шел, продираясь сквозь забрызганные грязью виноградные лозы.
— Что ты собираешься делать? Тебя обидели, а ты только и смог, что дать по морде. Ну, покажи, каков ты на самом деле!
Рон схватил его за грудки и развернул лицом к ложбине.
— Здесь я вырос, — сказал он. — На этой помойке. Когда мы были детьми, Клэр пришла сюда за помощью, а мой папаша накинулся на нее и пытался изнасиловать. Я приехал за ней...