Жанлинь был более прямолинеен. Его речь превратилась в пьяный монолог о том, как он будет скучать по «дорогой матери» и как надеется, что семья останется единой несмотря на «некоторые недоразумения». При этом он смотрел прямо на Ксу, и в его взгляде читалась неприкрытая ненависть.
Юнхо говорил кратко и по делу. Он поблагодарил Ксу за организацию достойных похорон и выразил надежду, что семья сможет преодолеть разногласия ради общего блага. В его словах не было ни лести, ни угроз — только спокойная дипломатия.
Когда речи закончились, началась сама трапеза. Слуги разносили блюда, разливали вино, поддерживали неспешный ритм поминального пира. Разговоры велись вполголоса, как и подобало такому случаю. Но я чувствовал напряжение в воздухе — оно росло с каждой минутой, как давление перед грозой.
Мое внимание привлек молодой слуга, который прислуживал за нашим столом. Что-то в его движениях показалось мне неправильным. Он слишком часто появлялся рядом с местом Ксу, слишком внимательно следил за ее чашей и тарелками. И еще — его руки дрожали, хотя он пытался это скрыть.
Слуги разносили блюда, разливали вино, поддерживали неспешный ритм поминального пира. Разговоры велись вполголоса, как и подобало такому случаю. Но я чувствовал напряжение в воздухе — оно росло с каждой минутой, как давление перед грозой.
Традиция требовала особого ритуала в конце трапезы. Слуги приносили «чаши утешения» — особый церемониальный чай, который подавался наследникам покойной как символ того, что жизнь продолжается даже после смерти. Первой эту чашу должна была получить Ксу.
Я наблюдал, как к нам приближается молодой слуга с подносом. На нем стояла единственная фарфоровая чаша с дымящимся чаем — изысканная работа мастеров прошлых веков, украшенная изображениями журавлей и облаков. Но что-то в движениях слуги заставило меня насторожиться.
Его руки дрожали. Едва заметно, но мои глаза, натренированные годами выживания на улицах, поймали эту дрожь. Он держал поднос слишком крепко, костяшки побелели от напряжения. И еще — он ни разу не посмотрел на Ксу, хотя именно ей предназначался чай. Вместо этого его взгляд постоянно скользил к столу, где сидел Сун Хайцюань.
Я перевел взгляд на дядю Ксу. Старик сидел неподвижно, но в его позе было что-то хищное. Как у паука, который чувствует, что добыча вот-вот попадется в паутину. Его маленькие глазки не отрывались от приближающегося слуги.
А Жанлинь… Жанлинь вдруг замолчал посреди фразы о «дорогой матери» и замер, будто статуя. Его дыхание участилось, и я заметил, как он сжал кулаки под столом. Он чего-то ждал.
Все сошлось в единую картину. Слишком много совпадений, слишком много напряжения в воздухе. Они что-то затеяли.
Слуга подошел к Ксу и поклонился, протягивая поднос. Его лицо было восковым от страха, капельки пота выступили на лбу.
— Госпожа наследница, — произнес он дрожащим голосом, — чаша утешения для вас.
Ксу потянулась к чаше, но я действовал быстрее.
Мой рукав словно случайно зацепил край подноса в тот момент, когда я поворачивался к соседу, чтобы что-то сказать. Движение получилось естественным, будто я просто не рассчитал амплитуду жеста.
Поднос качнулся. Слуга попытался его удержать, но чаша соскользнула и упала на каменный пол.
Звук разбившегося фарфора эхом отозвался в зале. Но то, что произошло дальше, заставило всех замереть в ужасе.
Чай, разливаясь по камню, зашипел, как раскаленное железо, опущенное в воду. Серый гранит под ним начал чернеть и покрываться уродливыми пузырями. Едкий дым поднялся от лужи, и в воздухе распространился запах жженой серы и гнили.
Мертвая тишина повисла в зале. Даже дыхания не было слышно.
Я посмотрел на каменные плиты, которые продолжали шипеть и разъедаться. Такого эффекта не дает обычный яд. Это была какая-то алхимическая дрянь активирующаяся непонятно каким образом. Одного глотка такой смеси хватило бы, чтобы убить даже искаженного, а что уж тут говорить об обычном человеке.
Слуга стоял, глядя на эту картину с ужасом. Его лицо стало белым как полотно, а руки тряслись еще сильнее.
— Что… что это? — прошептал кто-то из гостей.
Я медленно поднялся с места. Мой взгляд скользнул по залу — от испуганных лиц гостей до побледневшего Сун Хайцюаня, от окаменевшего Жанлиня до спокойного Юнхо, который смотрел на происходящее с выражением человека, наконец понявшего масштаб семейной катастрофы.
— А это, — сказал я, и мой голос прозвучал в тишине как удар колокола, — попытка убийства наследницы дома Цуй. На поминках ее мачехи.