Проклятый осклабился:
— Нет, глупая ты женщина, ты сама отведешь сына к настоятелю. А этот…
Пай прищурился и четко произнес:
— Разве ты, Грязь, не знаешь, что мужчинам твоей Варны запрещено брать в руки меч? Ты навлек на себя проклятие, Грязь.
Вожак дернулся, откинув волосы со лба:
— Смотри! Ты… Гад… Я выжег знак, я сменил Варну, мне плевать на ваши проклятия! Я не хочу всю жизнь чистить ваши отхожие места!
— На твоем лбу по-прежнему написан знак, — презрительно хохотнул Пай. — Ты был Грязью и останешься ею.
Вожак не хотел убивать. Но снести оскорбление, кинутое тощим монахом, он не мог. Иначе он не останется вожаком…
Мечник бросился к Проклятому…
А для того время остановилось. Он видел, как медленно плывет в пространстве мужик в атласных штанах. Как подались вперед остальные разбойники. Краем глаза заметил, что испуганный Пай-маленький схватил камень и прижался спиной к материнским коленям… Почувствовал, как медленно-медленно поднимается за спиной арбалет…
Того, что произошло в следующий миг, никто не увидел. Слишком быстро двигался Проклятый, чтобы обычный человеческий глаз мог что-то различить.
А через мгновение вожак оседал на траву на том месте, где только что стоял Пай. Из шеи разбойника торчал арбалетный болт, на месте правого глаза — кровавая яма. А Проклятый оказался на три шага ближе к остальным бандитам, так чтобы все видели кровь на конце посоха…
— Так Варну не меняют, мужики, — спокойно произнес Пай. — Предназначение — внутри, а не снаружи. Меч никого не сделает воином. Вы поняли?
Оборванцы испуганно попятили от Проклятого. Пай услышал, как трещат в лесу ветки — те разбойники, что были в засаде, бросились прочь…
— Пойдем, Баолииль, пойдем, малыш, нам еще нужно найти место для ночлега! — позвал Проклятый.
Разбойники проводили уходящих недоуменными взглядами. Чуткий слух позволил Паю услышать, как один из банды, когда они скрылись за поворотом дороги, прохрипел:
— Говорил я, что рядом с монастырем не надо шалить! Тут не то, что в других местах. Тут не монахи, а Слуги Смерти… Лучше сматываться отсюда…
До самого заката женщина испуганно молчала, зато осмелевший Пай-маленький приставал к Проклятому:
— Дядя, а ты меня научишь так драться? Дядя, а когда я вырасту, у меня будет такая палка, как у тебя? Дядя, а того толстого дядю кто убил: ты или не ты?
Пай отвечал — не столько для малыша, сколько для его матери:
— Дядя сам убил себя. Он решил, что может изменить свое предназначение, убивая других. Любой закон не абсолютен, но для того, чтобы не подчиниться ему, нужно научиться отдавать, а не брать…
Ночевали они в пещере под корнями дерева. В просторной и сухой нише хватило места и для тележки, и для людей.
Едва успели устроить стоянку, на джунгли навалилась ночь. Уже в темноте женщина сварила кашу из зерен сорэссо и накормила сына. Взрослым достались только сухие лепешки и немного сыра…
Пай-маленький, умаявшись за день, после еды быстро уснул. А Баолииль и Проклятый долго сидели у костерка. Одуряющее пахло цветами, где-то мяукали лесные коты… Джунгли были наполнены шорохами и треском веток. Это зверье, не таясь, праздновало приход небесной воды.
Потом начался дождь — такой тихий и ласковый, что ночные птицы не прекратили своих песен. Спутники забрались в пещеру и устроились на ворохе сухих листьев. Пай заранее знал, что это будет их ночь. Баолииль стосковалась по мужской ласке, а кто он такой, чтобы отказывать женщине?
В Ай-Ваи они были на следующий день к вечеру. Буря словно ждала, когда они смогут укрыться под надежной крышей — когда Баолииль вкатила тележку в ворота, поднялся ветер, а пока они шли по двору, небо заволокло тучами, загрохотал гром, засверкали молнии.
— Ты снова приходишь вместе с грозой, — рассмеялся старик-настоятель, когда Пай вошел в его покои и отряхнул с волос дождевые капли.
— Да, бури меня любят, — кивнул Проклятый.
— Кого ты привел на этот раз?
Пай рассказал о дорожной встрече.
— И что теперь? — спросил старик.
— Сегодня я буду танцевать в храме. Время подходящее…
— Что ты понимаешь во времени? — нахмурился настоятель. — Но на этот раз ты прав.
Пай кивнул.
Ночью он танцевал перед статуей Проклятого бога. Кружился в волнах душистого дыма, сочащегося из курильниц. Скользил между своими тенями и пятнами света, что падали от факелов. Замирал перед статуей, и тогда казалось, что в храме не один, а два танцора. Оба худые, жилистые, напряженные, по смуглой коже, блестящей от пота и ароматных масел, скользят багровые блики…