— Ребята! — послышался в коридоре мелодичный голос Женечки. — Пора вставать!
— М-да, — послышалось из комнаты напротив, — сейчас.
Ривейрас приоткрыл дверь, демонстрируя, что к нему эта команда уже не относится.
— А, Володя, — Пушистая одарила своего постояльца взглядом, ласковым, как черноморский прибой в июле. — Если ты мне поможешь с бутербродами, то минут через пятнадцать, как раз к подъему начальства, утренний чай будет на столе.
— Непременно. А насчет чая — Михаил Юрьевич любит покрепче.
— Это я уже заметила, — хозяйка наклонила голову, и легкие каштановые волосы, упав со лба, закрыли половину лица. Она с улыбкой вернула их на место, повторяя нараспев, — Михаил Юрьевич, совсем как Лермонтов.
— Для гусара ростом великоват, — терзаемый приступом внезапной ревности, как бы между прочим, сообщил Владимир.
— Это же здорово! — восхитилась Женечка. — И как поет! — И она начала спускаться по лестнице, мурлыча себе под нос: — "Бутылка красного вина — жена драгуна…"
Кровь южных предков взыграла в жилах Ривейраса, и, испытывая непреодолимое желание схватиться за наваху[2], он отправился вниз на кухню нарезать ветчину для бутербродов. Эта работа, выполненная с тщанием и усердием, несколько успокоила его, и через пятнадцать минут вся честная компания уже восседала за столом у камина в обеденной зале, попивая ароматный чай и заедая его горячими тостами с настроганной Ривейрасом ветчиной.
— А где Сережа? — поинтересовался Войтовский, взглянув на место, где вчера вечером сидел штурман.
— С утра пораньше умчался на корабль, — сообщила Женечка. — Ему надо было успеть до подъема флага.
— М-да, невесело, наверное, сейчас на корабле, при такой-то погоде.
— Да, уж чего веселого, — подтвердила хозяйка. — Но до весны, скорее всего, лучше не будет. Хуже — это сколько угодно.
— А я-то думал, на Черном море всегда тепло, — вздохнул Войтовский.
Ривейрас молча смотрел на своего командира, невольно восхищаясь его игрой. Поверить в то, что взрослый мужчина, немало повидавший на своем веку, может не знать, каково зимой на берегу Черного моря, для него было странно и смешно. Однако же тон, которым это было сказано, выражение лица, и тот обескураживающий жест, которым командир сопровождал свое сообщение, были так убедительны, что у него самого невольно закрадывалось подозрение, уж не говорит ли командир чистую правду.
— Женечка, вы не знаете, хозяин соседней дачи еще не объявлялся?
— Вроде нет.
— У меня тут мысль появилась: что, если нам с Володей на денек смотаться в Москву за теплыми вещами, потому как снарядились мы совсем не по сезону. Одному Богу известно, сколько нам еще времени здесь провести придется.
— Вы что, уже уезжаете? — огорченно спросила она.
— Угу, но через пару дней будем здесь.
— Ну, раз так, пойду, звякну на станцию, попрошу, чтобы оставили пару купейных билетов.
— Женечка, что б мы без тебя делали? — галантно пророкотал Войтовский.
— Ума не приложу, — вздохнула она.
Отсутствие хозяйки длилось минут десять, которые Войтовскому показались изрядным отрезком вечности.
— Ребята! — появившаяся в дверях Женечка улыбалась той самой улыбкой, которой улыбаются все очаровательные женщины, собирающиеся сообщить вам о своих крупных финансовых тратах из вашего кармана, или же иных, на их взгляд, прекрасных событиях. — Мне тут пришла в голову забавная идея. А не съездить ли мне в Москву вместе с вами. У меня там тоже кое-какие дела остались. Вы не возражаете?