Однако ком по-прежнему стоял в горле и не собирался никуда уходить. И несмотря на одуряющий кисловато-сладкий аромат сырников со сметаной, все назойливее бил в нос отвратительный запах помидоров со сливочным маслом. Девочка-одуванчик… Бедная девочка…
… Как и каждые выходные, семейство Андриановых в полном составе устроилось на берегу Безымянного озера буквально в четырех метрах от воды. Мама никогда не разрешала Кириллу сразу прыгать в воду, с малолетства приучала сначала полежать на солнышке хотя бы минут двадцать, и только после этого, когда организм настроится на отдых, прогреется под солнышком в горизонтальном положении, окунаться в прохладное озеро.
Так было и в тот день. Они уютненько устроились на широком покрывале, вернее, на состроченных воедино двух шторах, давным-давно вышедших из употребления. Рядом с покрывалом на аккуратно составленной обуви покоились три стопочки сложенной одежды, тут же стояла плетеная корзинка с крышкой, в которую мама всегда складывала воду и что-то из продуктов — всем известно, какой зверский аппетит просыпается на свежем воздухе.
Кирилл уже вылежал свои положенные двадцать минут и как раз собрался купаться, когда неподалеку от них разбили лагерь несколько девчонок. Девчонки были еще маленькие, младше Кирилла, однако пришли сами, без родителей. Пять маленьких девчонок лет десяти, от силы одиннадцати, но сколько от них было шуму! Ничего-то они не могли сделать тихонько, даже свое покрывало раскладывали с такими криками и толкотней, что не заметить их мог разве что слепоглухонемой. Едва расстелив, наконец, подстилку, девчонки тут же посбрасывали с себя сандалетки да шлепанцы, легкие сарафанчики, и, попрятав свои "сокровища" под покрывалом, тут же бросились в воду.
Еще когда девчонки только-только затеяли возню с покрывалом, Кирилл заприметил странную девочку. Остальные четверо были самыми обыкновенными девчонками, каких вокруг — пруд пруди. А эта была необычная. Не красивая, не симпатичная, ни просто хорошенькая — Кирилл тогда еще даже не разбирался в женской красоте, все девчонки были ему на одно лицо. И только эта оказалась другой, непохожей на остальное человечество.
Пока она была в платьишке, еще не сильно выделялась из толпы. Но когда разделась, Кирилл просто поразился: из скромненького зеленого купальника торчали тоненькие ручки-ножки, коленочки с локотками были такими острыми, что казалось, могли поранить даже на расстоянии. Худенькое ее тельце было таким неестественно бледным, словно вылепленным из белого пластилина, а сверху вдобавок густо присыпанным мукой. А еще более странной была ее голова. Лицо ее, такое же белое, как и тело, только смешные крупные веснушки были щедро разбросаны вокруг носа, казалось словно бы лысым из-за совершенно белесых бровей и ресниц. И точно такими же белыми были ее волосы. Коротенькие кудрявые кудельки стояли шапкой, одуванчиком из-за ветра. И шапка эта склонялась то в одну сторону, то в другую, вслед за ветром. И лишь на очень короткие мгновения, когда ветер совсем стихал, мелкие белые кудряшки падали вниз, обрамляя ее лицо, и тогда она напоминала уже не одуванчик, а белого пуделя, обритого наголо, которому неизвестный парикмахер из неоправданной щедрости оставил зачем-то очаровательно-кудрявые уши.
Шумная ватага бросилась в воду и шума стало еще больше. От холодной воды девчонки дружненько заверещали, словно соревнуясь между собою на громкость крика. Потом, ежась от холода, взялись за руки и, добравшись до места, где вода доставала им чуть выше пояса, сомкнулись в круг. И тогда всю округу огласил дружный крик:
— Бабка сеяла горох: прыг-скок, прыг-скок,
Обвалился потолок: прыг-скок, прыг-скок!
И после этого все пятеро одновременно окунулись до самых подбородков. Что за визг тут поднялся! Верещали не столько от холода, сколько от веселья. А Кирилл никак не мог отвести взгляд от этих мелких кудряшек: они буквально на глазах намокали от многочисленных брызг, которыми девчонки щедро одаривали друг друга, и превращались в коротенькие неровные веревочки. Какие-то из них просто висели, хлопая девочку по ушам при каждом движении. Другие прилипли ко лбу, свернувшись очаровательными колечками. И Кириллу отчего-то непреодолимо захотелось оказаться рядом, словно бы украдкой прикоснуться к чужому празднику, к чужому веселью.
И он вошел в воду. Да, девчонки верещали не напрасно — холодная вода обожгла Кирилла, перехватила дыхание. Безымянное вообще считалось холодным озером, однако горожане любили его за чистую прозрачную воду без примесей какой-либо химии. Минуту-другую пришлось простоять чурбаном, привыкая к холоду. В первое мгновение даже ломоту в ногах ощутил. Однако понемногу тело начало расслабляться, и Кирилл аккуратными шажками, чтобы не погрузиться в воду слишком резко, не обжечься холодом, начал продвигаться в сторону веселой компании.
Сначала остановился несколько поодаль, и принялся плавать, подныривать, вроде не обращая ни малейшего внимания на девчонок. Но с каждым последующим нырком непременно выныривал уже ближе к компании, чем был еще минуту назад. Вот так, бочком-бочком, словно бы невзначай, словно бы случайно оказался рядом с девочкой-одуванчиком. И поразился — такими яркими оказались вблизи ее веснушки, такими прозрачно-голубыми были ее глаза. И вся она была такая прозрачная, казалось, что солнечные лучи проходят сквозь нее, не задерживаясь, и тонут в воде. Девочка-одуванчик как-то особенно ласково посмотрела на Кирилла и неожиданно толкнула на него воду выгнутой в запястье рукой, создав направленный фонтанчик воды. И засмеялась звонко-звонко! И Кирилл отплатил ей той же монетой — сначала рассмеялся вслед за нею, а потом точно так же обрызгал ее мощной струей воды.
Они не успели обменяться даже словом, Кирилл даже ее голоса не услышал — только смех, такой же звонкий, прозрачный, как она сама. Тут и родители подоспели. Мама с папой нагрелись на солнышке и решили охладиться. Отец, предварительно обдав сына точно такой же струей воды, тут же нырнул и мощными рывками поплыл к середине озера. Мама же осталась рядом с Кириллом, она почти не умела плавать. А Кириллу почему-то стало ужасно стыдно перед девочкой-одуванчиком. Потому что она, хоть и совсем маленькая, но уже такая самостоятельная, ходит на озеро без родителей, с такими же маленькими, как она сама, подружками. А Кирилл, довольно рослый для своих тринадцати лет мальчик, как дитя малое купается под присмотром мамочки-квочки. И купаться сразу расхотелось.
Правда, уходить из воды Кирилл не стал, а вот от стайки шумных девчонок с плохо скрытым сожалением отошел, плескался теперь рядом с мамой. Через несколько минут отец вернулся из дальнего заплыва и они все вместе вышли на берег. Кириллу так хотелось остаться, но не с родителями, а самому, снова оказаться рядом с девочкой-одуванчиком. Но родители настаивали: пора выходить, простудишься. Да и перекусить бы не мешало.
Кирилл устроился на покрывале спиной к озеру. Не столько к озеру, сколько к девочке-одуванчику. Почему-то было ужасно стыдно жевать у нее на глазах. Мама вытащила из корзинки бутылку минеральной воды, бутерброды со сливочным маслом, вареные яйца и кулечек с овощами. К вареным яйцам Кирилл был равнодушен, он, как и отец, обожал яичницу на колбасе, а вот помидоры любил до безумия. И первым делом ухватил из кулька самый большой помидор.
На свежем воздухе, да у воды, да после купания поесть — милое дело! Самый обыкновенный бутерброд с маслом кажется необыкновенной вкуснятиной. И Кирилл крепкими молодыми зубами впивался поочередно то в бутерброд, то в сочную сахарную плоть помидора. Наслаждался жизнью, и попутно пытался разобраться в себе: с чего это его вдруг заинтересовала та странная девочка?
А девочка действительно была странная. Не красивая, не симпатичная, а именно странная. Красивой ее при всем желании нельзя было назвать: как же, разве "лысое" лицо может быть красивым? А потому Кирилл и был уверен в том, что она ему вовсе и не понравилась. Просто она была такая худенькая, такая беззащитная, что поневоле хотелось ее жалеть, оберегать, просыпался какой-то древний мужской инстинкт: покровительство, защита, опека. Она казалась такой слабой, неспособной выжить без его, Кирилла, помощи в этом мире…