Ирина Станиславовна с Александром Никаноровичем приехали раньше. Выгрузили из машины пакеты с подарками, Ирина Станиславовна аккуратно достала собственноручно приготовленный слоеный торт.
— Ну, где тут у вас елка, куда подарки складывать? — весело спросил Андрианов.
— Идем, сват, покажу, — гостеприимно пригласил Зельдов. — Правда, там уже почти не осталось свободного места, ну да как-нибудь вмонтируем. Мы, знаешь ли, тоже традиционно по многу подарков сразу дарим, так уж у нас сложилось.
Пока Ирина Станиславовна с Изидой Натановной выкладывали торт на блюдо да украшали стол ("Мы прислугу отпустили, у них ведь тоже у всех семьи" — почла необходимым оправдаться Изида Натановна), мужчины заперлись в кабинете Семена Львовича.
— Ну что, Ляксандр Никанорыч, — по-стариковски покряхтывая в шикарном кожаном кресле, спросил Зельдов, — Ты подумал над моим предложением? Стоящее ведь дело предлагаю, стоящее!
— Я в курсе, — кивнул Андрианов. — Как раз на полмиллиона баксов. Знаешь, Семен Львович, давай не будем сегодня о делах, хорошо? Праздник как-никак, новый год.
— О, вот тут ты, Ляксандр Никанорыч, на все сто прав! — воскликнул хозяин. — Давай-ка, пока наши бабочки не видят, остограммимся слегка, а? А то моя Изида-свет-Натановна последнее время шуметь начинает, все за сердчишко мое опасается. Не понимает, глупая, что у меня не сердце — вечный двигатель.
Зельдов, все так же старательно кряхтя, полез в ящик стола:
— У меня тут тайная схованка имеется от особо любопытных глаз. Вот мы с тобой сейчас по рюмочке-то накатим в честь праздничка, а?
— По рюмочке-то оно можно, — легко согласился Андрианов. — А то моя Ирина Станиславовна тоже не слишком это дело жалует. Веришь, нет — ни укрыться, ни спрятаться от нее. Всегда рядом, всегда все видит. Мое персональное всевидящее око.
— Вот-вот, а я тебе о чем толкую? — подхватил Семен Львович. — Все они, бабы, одинаковые! Все только о том и думают, как бы нам помешать, в чем бы ограничить свободу, что бы еще такое удумать, понимаешь! Ну, давай, а то неровен час принесет нелегкая! Будь здоров, Ляксандр Никанорыч, с наступающим!
— И ты здрав будь, сват, — чокнулся с ним рюмкой французского коньяка Андрианов. — С наступающим!
Выпили махом, как и положено русскому человеку, не манерничая, ни причмокивая по глоточку, закусили лимончиком, скривились одновременно.
— Ааах, — крякнул Андрианов. — Хорошо пошла!
— Или! — горделиво протянул Семен Львович. — Шестьсот восемьдесят баксов за бутылку, между прочим, не дешевка какая армянская. Так ведь есть за что, а?!
Александра Никаноровича передернуло, однако постарался свое недовольство держать при себе. Ну что за народ, ну вот обязательно покрасоваться, порисоваться нужно. Вот, мол, смотрите все, как Зельдов круто ест-пьет, на себя, любимого, денег не жалеет!
— А я, знаешь ли, нашу водочку предпочитаю. Да под маринованный огурчик, или еще лучше грибочек, а? Вещь! Или вот, скажем, к винишку французскому меня Ирина моя последнее время приучает. Тоже ничего. Но это так, под настроение. Или сугубо для компании. А так, чтобы выпить — тут уж водочке противопоставить нечего, а, Семен Львович? Или ты совсем зааристократился, водку нынче не признаешь?
— Ну почему не признаю, — вроде как обиделся Зельдов. — Если хочешь, есть у меня и водочка. Только ведь ее охлажденную пить нужно, а у меня в схованке, извини, нужную температуру хрен поддержишь. А коньячок — он тепло любит. Да и вообще. Водка, конечно, хороша, но все-таки это напиток плебейский, согласись.
— Да нет, Семен Львович, не плебейский это напиток, русский. Истинно русский. И цари пили, и холопы. А сейчас ни царей, ни холопов нету. А вот водочка осталась. Как человек себя ощущает — так и пьет.
— Ну-ну, — улыбнулся Зельдов. — Вот, значица, как. Пьем, значит, и царями себя ощущаем!
— Ну зачем же царями? — культурно осадил его Андрианов. — Русским человеком.
— Ну-ну, — уже не так уверенно повторил хозяин. — Так как насчет моего предложеньица, Ляксандр Никанорыч? Ты в доле?
Андрианов нюхнул зачем-то рюмку, которую все еще крутил в руке, и с громким стуком поставил ее на стол, как припечатал, словно бы ставя точку под своими словами:
— Да нет, Семен Львович, уволь. Вынужден отказаться.
Зельдов едва заметно побледнел:
— Что так? Верное ведь дело предлагаю, Ляксандр Никанорыч, верное!
Андрианов чуть помолчал, словно бы взвешивая — стоит ли откровенничать, портить человеку праздник. Решил — а почему, собственно, и нет, если сам на рожон лезет? Ведь сказали же ему: не сейчас, не в праздник. Умный человек догадался бы, что за этими словами стоит отказ. Но раз ему так необходимо услышать отказ словами? Что ж, воля ваша, получите-распишитесь.
— Ну, во-первых, Семен Львович, у меня отродясь таких денег на руках не было. Ты ведь не поверишь, но мы с Ириной моей Станиславовной сугубо на зарплаты свои живем. Правда, не сказать, что минимальные. Зачем же? Выписали себе столько, чтоб можно было нормально жить. Вот и живем. И, считаю, нормально живем, по крайней мере, ни в чем важном себе не отказываем. А доходы мои… Они вроде есть, а вроде и нету. В деле мои доходы, Семен Львович, в деле. А на руках у меня — извини. Образно говоря — копейки на руках. Для нормального человека может и не копейки, а для тебя… я бы и сотни штук при желании не собрал. Мне эти деньги пришлось бы оттягивать со своего заводика. А я его люблю, как дитя родное, понимаешь. Да даже не в этом дело, не в этом.
Александр Никанорович еще немножко помялся. Потом решил: а чего, собственно, тянуть, разговор-то этот, видать, давно назрел, да и самого Зельдова сейчас не новый год волнует, не все эти подарки под елочкой. Его сейчас другое больше всего на свете интересует — даст ли ему Андрианов денег или не даст. И стоит ли мучить человека неизвестностью? Это ведь так негуманно.
— Тут, Семен Львович, в игру вступает второе "но". Но, кстати, и про первое не забывай, я его не выдумал. Так вот, обещанное во-вторых. А во-вторых-то оно выходит, что даже будь у меня на руках необходимая сумма, я б ее в твое дело, прости, не вложил. Не в обиду тебе будь сказано, но я деньги только в надежные, беспровальные проекты вкладываю. А надежным со стопроцентной гарантией может быть только свое дело, собственное. Которое ты лично просчитал-прощупал, каждой своей извилинкой обмозговал. Только тогда оно становится беспроигрышным. А твой проект… Ты, Семен Львович, предлагая мне долю, должен был бы понимать, что я попытаюсь хоть немножко в это дело вникнуть. Иначе плохо ты обо мне думаешь. И проектик твой… скажи честно, Семен Львович, ты ведь сам-то понимаешь, что дело твое — швах? Ведь не можешь ты этого не понимать, в жизни не поверю! Всё прекрасно понимаешь. И тем не менее — предлагаешь вступить в долю. Вот тут мне остается решать: то ли Зельдов меня за последнего дурака держит, что, согласись, мягко говоря обидно, или же… Или, Семен Львович, тебе просто стыдно сказать мне прямым текстом: так, мол, и так, сват, попал я, как кур во щи, и без твоей подмоги ножки протяну вместе с семьей. Оно, может, и труднее такие слова произнести, да, согласись — честнее. Не чужие ведь люди. Так что давай сразу мух от котлет отгоним. Про проект свой больше не заикайся, потому что проекта как такового больше не существует. Про пол-лимона — тем более. Можешь считать меня скрягой — сколько угодно, но Андрианов бросать деньги на ветер не привык. Если тебе нужен мой совет — пожалуйста. Нет — не намерен лезть в душу.
По мере обличительности речи Андрианова Семен Львович словно бы терял в весе, сдувался, как праздничный воздушный шарик. К заключительному слову перед гостем сидел уже не тот лощеный крепкий мужик, намеренно-фальшиво изображающий из себя старика, тем самым лишь подчеркивая свою крепость и относительную молодость, а самый настоящий старикашка: лысенький, седенький, морщинистый. И какой-то ужасно жалкий.
И Андрианов уже несколько пожалел о своей откровенности, может быть, даже жестокости. Нет, разве он жестокий человек? Просто реальность жестока, а он ведь — до мозга костей реалист. И что ж тут поделаешь, если все сложилось именно так, а не иначе?