— Были времена, Огонек, когда я думать забыл, что такое пироги. Забыл, что они существуют. А вот ведь все равно думалось, что буду сидеть вот так, и река будет течь, и костер гореть… А как насчет молочка в чай, Огонек?
— Так у нас буряты и якуты пьют.
— Так и на Волге пьют: татары, чуваши.
Молоко ли он подливал, чай ли горячий ко рту подносил, все продолжал делать порывисто, будто спешил куда-то, торопился.
— Помнишь, я рассказывал вам об Урейском метеорите? Как крестьяне приняли его за Божъего посланца?
— Он прямо на землю, что ли, упал?! — встрял Слава.
Аганя стала объяснять, да и сама удивилась, как она хорошо все запомнила.
— А вот представьте, — продолжил Бобков, — если бы появился там человек, скажем, ты. И стала бы ты им объяснять, что их целительный Христов камень имеет земной состав: оливин, пироксен, углекислое вещество, никелистое железо, сульфит железа, хромит…
— Да я сама этого не знаю, — засмеялась Аганя.
— Ну, представь. Как бы к этому отнеслись крестьяне?
Аганю все-таки смех брал: представлялось, как крестьяне разгрызают камень, а она подходит и говорит: «Что же вы пироксен с оливином жуете?»
— Пришибли бы, — помог молодой рабочий. — Это за святое дело, порешили бы!
— А ведь верно, могли бы, — застыдилась Аганя своей легкомысленности.
— Вот тебе и «актив».
Бобков закурил: чуть ли не в одно движение достал пачку «Беломора», сунул папиросу в рот, сплющил белую полую ее часть, чиркнул спичкой, затянулся. Чуть ощерился и стал смотреть на воду.
Над водой тянулся густой дым: парнишка-рабочий то и дело подкладывал в костер гнилушки, чтобы дыма было больше. Но комары его все равно донимали, и он постоянно махал дэйбиром — палкой с пучком конского хвоста.
Аганя выросла в тайге и, может, поэтому была к комарью терпима: они как-то ее меньше кусали. Люди вокруг часто шутили: «Да в ней кровиночки — на одного комара не хватит!» А для Бобкова комаров будто и не было. Она нарочно присматривалась: редкий, видно, особо хищный комар решался на него наброситься — подлетал, навострив хоботок, но у самой кожи, сантиметрах в двух, его как током отбрасывало! И он с каким-то изумленным писком, почти со взвизгом, уносился прочь!
Рабочий Слава, все орудуя дейбиром, глуповато улыбался, поглядывая на Аганю. Ему явно хотелось заговорить с ней, но побаивался геолога. Теперь улучив момент, поерзывая, придвинулся ближе, рукавом рубахи коснулся Агани. Та отпрянула, как ошпаренная, ткнув острым локотком парня в бок — не специально, получилось так. Он замер с раскрытым ртом, будто кол сглотил. Отдышался. Посмотрел с удивлением. Беззвучно, сдерживая голос, засмеялся — показал, что смеется. Покрутил пальцем у виска.
— Что ты там подкручиваешь? — присмотрелась Аганя.
— Что? — откликнулся Бобков. — Ну, вы тут сидите, я пройдусь.
Встал, пошел по кромке берега, подобрал плоский камешек, осмотрел его, кинул умело — «блинчики» цепочкой легли по воде. Странно, но Бобков, ученый, чем-то походил в движениях на вольноотпущенных. Внутри его, казалось, жил кто-то еще, неуемный, громадный, способный, если бы вышел наружу, размахнуться по всем просторам.
Вернулся, взял сумку, молоток, отошел в сторонку, почти к воде, присел на камень, стал разбивать какие-то сростки галечника и ракушек.
— Он же старик, — услышала она голос парня.
— Почему это, старик?
— А сколько ему? Лет тридцать, если не больше!
— А при чем здесь это?
— Думаешь, не видно, как ты на него смотришь?.
У Агани щеки зажгло от смущения.
— Доедай пироги-то.
— Доем.
Встала, пошла, обернулась попрощаться.
— А что, Хабардин в маршруты ходит с медвежонком? — вдруг вспомнил Бобков.
— Нет, что вы!
— Водили же, старые люди рассказывают, — встрял парень, — цыгане медведей на цепи. На ярмарках их показывали!
— Нет, нельзя было. Она едва подрастать начала, лошади как учуют, ржут, на дыбы встают, олени шарахаются… Юрий Иванович где-то в наслеге ее оставил. А она с ним-то послушная была, а без него, говорят, дичать стала, ни к кому не шла. Ее, рассказывают, на цепь привязали. Она же все-таки еще маленькая, считай, ребенок, по забору ходила, играла, и свалилась по ту сторону. Задохлась.
Как Агане было жалко ее — ой как жалко!..
— Дикий зверь. — Знатоком протянул Слава. — Домашний бы привык. Собаки еще могут тосковать, старого хозяина помнят, а скот, он быстро привыкает. А дикий, он, вишь, как…
— Найдет он еще, этот медвежатник, алмазы. Там же и найдет, — смотрел Бобков на воду.