— Но не настоящее, — повторила она, глядя на игру всполохов и призрачных волн. Айон услышал еще один вздох, но глаз она не подняла. — Ты можешь звать меня просто по имени. Тиана. Я прошу тебя звать меня так, хоть и понимаю, что не имею права ни о чем просить. Но «мехдар» — слово не моего языка и не моего мира. Имя — единственное, что у меня пока есть. Оставь его мне. Не отнимай.
Он протянул своей акамаль-мэрран руку, когда она стала подниматься с колен — чуть поморщившись, неловко, но все же почти на него не опираясь, — и, чувствуя тепло ее ладони в своей, сказал, поклялся, хоть она этого и не понимала:
— Я никогда не причиню тебе зла. И не отниму у тебя ни твоего имени, ни прошлого, каким бы оно ни было.
Она, не отнимая руки, пристально посмотрела в его лицо.
— Ты можешь звать меня Айон. — Он знал, что может пожалеть об этом, но слова уже сорвались с губ и пути назад не было. — Гёнхарра, когда вокруг другие люди, но наедине и с Элейлой — Айон.
Ему пришлось заставить себя отпустить ладонь Тианы и все-таки махнуть рукой в сторону диванов и подушек. Через прикосновение ему передалась ее боль. Рана на бедре была еще слишком свежей, и теперь давала о себе знать.
— Мне кажется знакомым слово «гёнхарра», но я помню, что у меня дома оно звучит не так, — сказала она, с нескрываемым облегчением опустившись на подушки и вытянув ногу.
Айон не удивился.
— Во всех языках мира это слово звучит похоже. Гёнхарра, гёнгар, хайнхарт — все это похоже на звучание слова «наместник» на языке Асморанты, страны, где родился Бессмертный избранный. Мы не рождаемся, чтобы править, нас назначают на место, чтобы хранить его знания и поддерживать порядок. До своего назначения я был командиром отряда паладинов при храме Хазафир. Мы защищали заклинателей и танцовщиц во время их путешествий по пустыне.
Ни проблеска чувства не промелькнуло при упоминании танцовщиц на ее лице.
— Я помню о богине, которая много Жизней назад назвала этот мир своим, и знаю о ее сыне, — произнесла Тиана медленно. — Но это... это как будто нечто другое, не вера, как у тебя и Элейлы. Как будто... история, которую я где-то прочитала.
Айона обдало холодом при этом слове, и выпитый недавно сок был ни при чем.
В Городе Миражей, да и в других краях тоже — насколько он мог судить об этом — сказать, что ты не веришь в Хазафир, не чтишь ее и Избранного, как ее сына и бога, было равносильно тому, чтобы плюнуть богине, ее сыну, а заодно и гёнхарре в лицо. Неверующих изгоняли. Еще не так давно — казнили.
Город Миражей давал приют и защищал ценой своих жизней и магии только тех, кто разделял его веру и чтил его богов.
Было только одно исключение из этого правила. Цветописцы. Проводившие дни в уединении в Башне знаний или путешествующие по миру, они за свою жизнь встречались с сотнями ликов Хазафир, записывали сотни ее имен, слышали сотни рассказов о ее сыне.
Они не должны были верить и чтить.
Они должны были только писать историю.
— Ты заглянула в сумку, которую мы нашли рядом с тобой? — спросил он, переводя разговор на тему, которую и хотел поднять сразу.
— Там были принадлежности для письма, деньги и браслеты.
— Да.
— Я хотела отдать деньги твоей сестре, но она не взяла.
Айон мог представить себе, как была оскорблена Элейла.
— Если хочешь отблагодарить мою сестру, сходи с ней в храм, когда поправишься, и раздай деньги сиротам Города Миражей. Они каждое утро сидят там, на ступенях.
Глаза Тианы наполнились состраданием.
— И их... много?
— Город Миражей стоит на границе драконьих песков и пустыни. И то, и другое хорошо умеет убивать.
Он увидел, как чуть побледнело ее лицо, как неосознанно дернулась вверх рука с меткой Хазафир.
Тиана даже не заметила.
Но Айон заметил.
— А что браслеты? — спросил он.
Тиана нахмурилась
— Я попыталась надеть тот, что остался целым. Но он слишком широк для моего запястья и постоянно сползает с руки. Тогда я попробовала надеть его на ногу, но ощущение было такое, как будто я встала этой ногой в пчелиный улей.
— Надо показать этот браслет госпоже Мусидэ, — сказал он, но она уже говорила, уверенно и ясно: