Предшественник Айона, Шаруф, не выдержавший бесконечных измен своей избранницы, бросился с крепостной стены всего лишь на двадцатой Жизни правления. Его акамаль-мэрран лежала в тот миг в постели под своим любовником, молодым и безрассудным стражником из личной охраны. Она умерла мгновенно. Говорили, тот стражник испугался так сильно, что побежал за помощью прямо как был, голышом, с болтающейся между ног обвисшей плотью.
Айон правил уже семь Жизней, и все семь Жизней добрые горожане Эр-Деала плевали на землю, если им случалось упомянуть имя той недостойной — Дамахи, Дамахи-биль-Шаруф по имени своего несчастного супруга.
У Айона было три долгих дня на то, чтобы все это вспомнить и обдумать. Три дня на то, чтобы попытаться представить себе, что будет, если его избранная окажется цветописцем, принесшим Городу Миражей мор или бурю, или невиданное доселе нашествие драконов, которые на сей раз все-таки спалят Эр-Деал дотла. Он надеялся получить хоть какие-то ответы, когда незнакомка назовет свое имя и расскажет, откуда пришла.
Но Хазафир — или ее сын — решили, что ответы могут подождать. Что наместнику Города Миражей в избранницы можно дать... мираж?
Тианар не лгала. Айон внимательно следил за ней и наверняка заметил бы притворство своим наметанным взглядом гёнхарры, каждый день имеющего дело с лжецами. Эти страх, растерянность и боль, уже откликающиеся у него внутри эхом, не могли быть частью игры.
Но что за магия может лишить человека всего, кроме имени? И, главное, зачем?
Ведь гораздо проще убить неугодного, нежели превращать его в тень самого себя. Разве что ради мести. Разве что в наказание.
Ему не нравились обе мысли.
— Я дам тебе питье, которое поможет прийти в себя, — сказала Элейла позади, возвращаясь к роли целительницы. Айон услышал, как скрипнула крышка сундука, когда сестра ее подняла. — И одежду... если найду подходящую.
— Ты голодна? — спросил он, отступив и убирая кинжал в ножны на поясе, а опасения — вглубь разума, чтобы потом, в одиночестве, вернуться к ним и обдумать. — Моя сестра позаботится о тебе, а позже, вечером, ты должна будешь встретиться со мной и рассказать все, что вспомнишь... если вспомнишь.
— Я бы поела, да, — тихо сказала Тианар, открывая глаза. Отняла от висков руки и посмотрела на ладони, будто надеялась прочитать на них какую-то подсказку. — Мои руки не выглядят так, будто знали тяжелую работу. Но я все еще могу оказаться кем угодно от дочери правителя города до последней шлюхи при караване. Или даже преступницей.
Голос ее дрогнул.
— Может, меня прокляли в наказание, и оттого я теперь не помню ничего, кроме своего имени? Может, эта метка на ладони — знак проклятья?
— Это не проклятье, не пугайся. Колесо — метка богини Хазафир, да овеет ее милость всех живущих и умерших, — проговорила Элейла, становясь рядом с Айоном с чашей, наполненной мелко измельченными травами, в руках. — Так она отмечает танцовщиц, помогающих заклинателям отгонять драконов.
— Ты помнишь что-нибудь об этом? — спросил он, и голос прозвучал чуть резче, чем хотелось бы, потому как неожиданным и сильным оказалось желание привлечь акамаль-мэрран к себе и утешить. Хазафир великая, эта чужая женщина сказала два слова, а он уже готов схватить ее в объятья. — Ты умеешь танцевать?
Тианар зажмурилась, нахмурила брови, сжала зубы... Спустя пару мгновений беспомощный стон сорвался с ее губ.
— Не помню.
— А рассказывать истории? Ты никогда не записывала свои истории на свитках?
И снова горестное восклицание:
— Я не помню!
— Когда ты немного придешь в себя, мы отведем тебя в Зал танцев при храме, — вмешалась Элейла, бросив на брата осуждающий взгляд. — Быть может, когда ты увидишь его стены и услышишь мелодию, ты что-то вспомнишь.
— Я останусь здесь? — В голосе Тианар звучала неуверенность.
— Да. — Айон предупреждающе посмотрел на сестру, когда она открыла было рот, чтобы что-то добавить. — Элейла выделит тебе комнату в своих покоях.
— Гёнхарре пора возвращаться к своим делам, но я буду с тобой, — кивнула Элейла. — Я помогу тебе освоиться.