Закрыл глаза, и мысленно взмолился о том, чтобы небеса послали ему спокойный сон…
Безжалостная рука толкнула Зарека вперед. Его привязали к столбу для порки, стоящему посреди двора. Сорвали с него изодранный, заплатанный пеплос. Его тощее нагое тело, покрытое шрамами, теперь было обнажено, и мужчина и два мальчишки, пришедшие сюда, чтобы его помучить, со злорадными улыбками взирали на него.
Ему было одиннадцать лет.
Братья Марк и Марий стояли перед ним со скучающими лицами. Отец неторопливо разматывал кнут.
Зарек напрягся, слишком хорошо зная, какая острая боль обожжет сейчас его тело.
— Пори его сколько хочешь, отец, — упрямо проговорил Марий, — а извиняться перед Максимиллом я не буду! И как только встречу его в следующий раз, скажу то же самое!
Отец остановился.
А что, если я скажу тебе, что этот жалкий раб, твой брат? Быть может, тогда ты его пожалеешь?
Мальчишки покатились со смеху.
Этот ублюдок? Да в нем нет ни капли римской крови!
Отец шагнул вперед. Схватил Зарека за волосы, вздернул его голову, чтобы братья взглянули в его изуродованное лицо.
Уверены, что он вам не родственник?
Смех оборвался.
Зарек замер, не в силах даже дышать. Сам он всегда знал, кто его отец. Вспоминал об этом каждый раз, когда другие рабы толкали его, пинали, плевали в его похлебку, не осмеливаясь выместить свой гнев и ненависть на его отце и братьях.
Что ты такое говоришь, отец? — воскликнул Марий.
Отец с силой ударил Зарека лбом о столб и отпустил его волосы.
Я его отец. А мать его — любимая наложница вашего дядюшки. Думаете, почему его мне подбросили?
Марий скривил губы:
Он мне не брат! Я еще согласен считать братом труса и неженку Валерия, но этого...
Он подошел к Зареку и присел, стараясь заглянуть ему в лицо.
Не в силах отвернуться, Зарек зажмурился. Много лет назад он выучил, что взгляд в лицо хозяина влечет за собой суровое наказание.
А ты что скажешь, раб? В тебе есть римская кровь?
Зарек покачал головой:
Ты мой брат?
Зарек снова замотал головой:
Значит, мой благородный отец солгал?
Зарек замер, сообразив, что снова попался в ловушку. В ужасе он начал рваться из опутавших его веревок. Бежать, бежать — куда угодно, лишь бы подальше от того, что сейчас начнется!
Так что же? Мой отец солгал? — допытывался Марий.
Зарек отчаянно замотал головой.
Но было поздно: кнут, просвистев в воздухе, обрушился на его обнаженную спину.
Зарек проснулся в холодном поту. Сел, тяжело дыша и дико озираясь вокруг, словно опасаясь увидеть рядом отца и братьев.
Зарек!
На спину ему легла теплая, нежная рука.
Что с тобой?
Он не мог ответить: в мозгу его проносились воспоминания. С тех пор как Марий и Марк узнали правду, и до того, как отец отдал Зарека с доплатой работорговцу, в жизни его не было ни единого спокойного дня. Чего только не вытворяли братья, чтобы отплатить Зареку за это позорящее их родство!
Жизнь его превратилась в ад.
Самый последний нищий был счастливее его — бесправного, безгласного, всеми презираемого мальчика для битья!
Астрид, сев, обвила его руками.
Ты дрожишь. Тебе холодно?
Он молчал. Знал, что должен ее отстранить, — но понимал, что сейчас не сможет обойтись без угешения. Он нуждался в сочувствии.
Ему нужен был кто-то, кто сказал бы ему, что он, Зарек, все же чего-то стоит. Что ему нет нужды стыдиться и ненавидеть самого себя.
Прикрыв глаза, он прижал Астрид к себе и положил голову ей на плечо.
Астрид, пораженная столь необычным для него жестом, погладила его по голове и крепче сжала в объятиях. Прижала к себе, как ребенка, даря ему утешение и покой.
Расскажешь мне, что случилось? — тихо спросила она.
Зачем? Это ничего не изменит.
Затем, что я хочу знать, Зарек. Хочу тебе помочь. Если ты мне позволишь.
Он ответил так тихо, что она едва разобрала его слова:
Бывают раны, которые не исцелить.
Она погладила его по колючей щеке.
Например?
Он ответил не сразу.
Знаешь, как я умер?
Нет.
Стоя на четвереньках, как животное. Плача и моля о пощаде.
От этих слов она содрогнулась. Сострадание к нему нахлынуло с такой силой, что у Астрид перехватило дыхание.
Почему?
Он напрягся и тяжело сглотнул. На миг Астрид показалось, что сейчас он отстранится, но Зарек не пошевелился. Оставался рядом, позволял ей сжимать себя в объятиях.
Ты видела, как избавился от меня отец? Как заплатил работорговцу, чтобы тот меня забрал?
Да.
У этого работорговца я прожил пять лет. Он сильно, почти до боли, сжал ее плечи.
Астрид почувствовала: ему очень тяжело говорить.
Вряд ли ты можешь себе представить, как там со мной обращались. Что мне приходилось переносить.
Каждое утро, просыпаясь, я проклинал себя за то, что еще жив. Каждый вечер, засыпая, молился о том, чтобы умереть во сне. О том, чтобы изменить свою участь, я и не мечтал. Мысль о бегстве не приходит в голову тому, кто родился рабом. Я никогда не думал о том, что не заслужил такого обращения, ведь никакого иного не знал. И, разумеется, не было надежды на то, что кто-нибудь купит меня и заберет оттуда. Всякий раз, как новые покупатели входили в лавку и видели меня, я слышал, как они фыркают и бранятся себе под нос. Лица их я плохо видел, но мог разглядеть на них ужас и омерзение.
При этих словах глаза Астрид наполнились слезами. Зарек так красив! Любая женщина пошла бы на преступление, чтобы привязать к себе такого красавца! Но людская жестокость отняла у него красоту, изуродовала его и страшно унизила.
Никто не заслуживает таких унижений.
Никто, никогда.
Откинув с его лица спутанные волосы, она поцеловала его в лоб; а он продолжал рассказывать ей то, чем не делился еще ни с одной живой душой.
Голос его звучал бесстрастно; лишь по напряженным мускулам, да еще по тому, с какой силой он сжимал ее плечи, Астрид понимала, как нелегко дается ему этот рассказ.
— Однажды, — шептал он, — в лавку вошла красавица в сопровождении воина. Она остановилась в дверях в своем синем пеплосе. Волосы ее были черны, как полночное небо, кожа — белоснежная, без единого пятнышка. Я не мог как следует ее разглядеть, но другие рабы вокруг меня шептались о ее красоте, а это значило, что она в самом деле необыкновенно хороша собой!
Астрид ощутила укол ревности.
Неужели Зарек ее любил?
Кто она была? — спросила она.
Просто патрицианка, желавшая купить раба.
Теплое дыхание Зарека согревало ей кожу. Кончиками пальцев он играл с прядью ее волос; эта нежданная нежность тронула ее до боли.
Она заглянула в каморку, где я мыл кухонные горшки, — рассказывал он. — Я не осмеливался даже взглянуть на нее. И вдруг услышал, как она сказала: «Хочу вот этого». Разумеется, я был уверен, что она имеет в виду кого-то другого. И онемел от изумления, когда слуги подошли ко мне.
Она разглядела в тебе сокровище? — грустно улыбнулась Астрид.
Нет, — резко ответил он. — Ей нужен был слуга, который предупреждал бы ее и ее любовника о том, что муж возвращается домой. Слуга, абсолютно ей верный. Обязанный ей всем. Я был полным ничтожеством, и она не уставала мне об этом напоминать. Одно ее слово — и я отправился бы обратно в ад.
Он отстранился от Астрид.
Она положила руку ему на плечо.
И что же? Она отослала тебя назад?
Нет. Она держала меня при себе, хотя ее муж терпеть меня не мог. Не выносил даже моего вида. И в самом деле, я был отвратителен. Жалкий калека — хромой, полуслепой, покрытый шрамами. Дети плакали при виде меня, а женщины ахали и отводили глаза. И старались отойти подальше, как будто опасались заразиться моим уродством.
Астрид поморщилась от боли.
И долго ты служил ей?
Шесть лет. Был ей полностью верен. Выполнял все ее приказы.
Она была к тебе добра?
Добра? Да нет... я бы не сказал. Была добрее прочих, это верно. Смотреть на меня ей было так же противно, как и всем остальным. Она поселила меня в каморке и позволяла выходить оттуда, лишь когда к ней являлся любовник. Тогда я должен был сторожить у дверей и прислушиваться, не закричит ли у ворот стража, приветствуя своего господина. Если господин возвращался, когда они были вдвоем, я должен был бежать к ее спальне и стучать в дверь, чтобы предупредить их.